История русских медиа 1989—2011

За два десятилетия отечественные медиа прошли удивительный путь: вчерашние культуртрегеры стали пропагандистами, информационный голод сменился тотальным безразличием. Ввиду скорой гибели традиционной прессы «Афиша» поговорила с 50 непосредственными участниками событий и составила краткий учебник истории российских СМИ.

архив 6 июля 2011

«Коммерсант». Декабрь 1989

Кооператив «Факт» во главе с Владимиром Яковлевым выпускает первый номер газеты «Коммерсант». Сделанный по западным канонам, говорящий с читателем на совершенно новом языке, пишущий наравне о бизнесе и культуре «Коммерсант» становится символом перемен и основоположником российской журналистики. Начинается история новых — несоветских — медиа.

Владимир Яковлев

основатель «Коммерсанта» и его владелец до 1999 года

— Как вы придумали кооператив «Факт»?

— «Факт» был очень нужен, потому что никому вокруг было не понятно, что это за кооперативы, которые вдруг стали появляться, что в них создается, где их искать, что в них можно получить. Мы решили, что можем ответить на эти вопросы. Сняли офис и начали собирать информацию. Девушка в комнате печатала справки, которые у нас покупали за какие-то деньги, и мы говорили, что у нас там за дверью стоит компьютер, где есть вся информация про кооперативные движения.

— В советское время собрать информацию, отличающуюся от той, что была в официальных средствах массовой информации — титанический труд. Вы ее откуда брали?

— Все правильные журналистские проекты имеют особенность притягивать к себе информацию. Если издание попадает в аудиторию, то оно начинает получать информацию, так было в «Факте», так было в «Коммерсанте», так сейчас происходит в «Снобе», которым я занимаюсь сегодня. Есть два способа сбора информации: если информация нужна вам, то вы берете руки в ноги и ходите по городу. Но если кроме вас еще кому-то нужно, чтобы эта информация у вас была, то вам просто нужно заявить о своем существовании. Мы заявили, и информацию нам стали приносить. Позже «Факт» трансформировался в информационное агентство «Постфактум». Мы решили собирать честные новости и сообщать о них людям.

— На сайте «Коммерсанта» написано, что идея создания газеты родилась в разговоре с первым русским миллионером Артемом Тарасовым, это правда?

— К нам в офис в какой-то момент приехал Тарасов, который тогда был одним из организаторов съезда кооператоров, и сказал, что им нужна газета. И предложил эту газету делать. Я долго отказывался, мне не хотелось обратно в журналистику. Но потом сдался.

«Знаете, что нам в итоге обеспечило успех — по крайней мере у журналистов и авторов? То, что мы платили гонорары наличными и сразу. Приходил журналист, сдавал заметку, если заметку принимали, то ему давали деньги»

— Зачем же сдались, если не хотелось обратно?

— Мне было интересно попробовать воплотить в жизнь принципиально новую схему, где мнение журналиста не превалирует над мнением читателя. Это такой святой Грааль современных средств массовой информации: создать ресурс, который будет чем-то средним между медиа и блогами. «Сноб» тоже такой. Мне всегда хотелось делать честные новости, которые были бы не замутнены личным мнением журналиста. И вот мы выпустили первый номер газеты «Коммерсант» и тут же, конечно, перепутали две фотографии на обложке. Вместо Артема Тарасова напечатали кого-то другого. И дальше все пошло как обычно.

— Когда вы придумывали концепцию, вам на кого хотелось ориентироваться? Быть русским The New York Times или The Washington Post?

— Я всегда был большим поклонником The New York Times, и мы, естественно, придумали себе, что мы пытаемся сделать что-то вроде западной прессы. Но по-настоящему мы пытались сделать что-то принципиально новое. И знаете, что нам в итоге обеспечило успех — по крайней мере у журналистов и авторов? То, что мы платили гонорары наличными и сразу. Приходил журналист, сдавал заметку, если заметку принимали, то ему давали деньги. Были смешные вещи. Например, в ежедневной версии «Коммерсанта» существовала ежедневная же колонка, которая рассказывала о западных биржевых новостях. Она была популярная, ее очень многие читали. При этом ни один человек не понимал, про что там на самом деле пишут. Вообще, если сейчас мне где-то попадаются старые номера «Коммерсанта», то я удивляюсь каждый раз, как можно было к этому относиться как к газете. По сегодняшним стандартам это, конечно, детский сад.

— Наверняка на первые номера была довольно резкая реакция наверху?

— Не очень. Мы были для этого слишком странными, слишком выпадающими из обычного для бюрократов порядка вещей, своего рода когнитивным диссонансом. После одной публикации мне позвонил ругаться тогдашний министр иностранных дел. Он некоторое время со мной препирался, а потом просто спросил: «Хорошо, с вами явно бесполезно разговаривать, кому вы подчиняетесь?» И вот я до сих пор помню этот дикий кайф, когда я ответил: «Никому».

— Но вы при этом начали выходить, когда цензура еще вовсю существовала. Как вы умудрялись ее обходить?

— Вышло какое-то очередное постановление, по которому бесцензурными считались рекламные материалы. Я пришел в цензуру и сказал: «Вот у нас тут рекламный материал». Они меня спрашивают: «А почему он у вас выглядит как газета?» Я ответил: «Так это реклама газеты». Прокатило.

— Часть денег ведь в «Коммерсанте» была иностранная. Иностранцы не боялись вкладывать деньги непонятно во что?

— Это было не в «Коммерсанте», это было еще в «Факте». Нам тогда казалось, что мы получили гору злата. Но если вдуматься, американцы дали нам 300 тысяч долларов. И даже не деньгами, а техникой — двадцать или тридцать компьютеров, и это было абсолютное счастье. Первая редакция «Коммерсанта» была на Хорошевском шоссе. И наши американские инвесторы страшно волновались, чтобы с нами все было в порядке. И в какой-то момент они решили, что нужно провести к нам прямую телефонную линию. Кабель в Америку такой. У меня в приемной стоял телефон, на котором не было номеронабирателя, а была только трубка, и если ее снять, то телефон некоторое время трещал, а потом там кто-то говорил: «Hello!»

Фотография: Арсений Несходимов/«СНОБ»

Сейчас Владимир Яковлев работает главным редактором проекта «Сноб»

— Вы сняли рекламный ролик с Игорем Верником — он был такой успешный бизнесмен западного типа, который читал вашу газету. На самом же деле тогда вокруг были суровые малиновые пиджаки…

— Это была первая попытка использовать не реальный образ читателя, а то, кем он хотел бы себя видеть. Та же история, что и с биржевой колонкой.

— Про вас еще со времен «Коммерсанта» говорят как о довольно жестком руководителе.

— Понимаете, у сотрудников каким-то образом должно было утвердиться в голове, что в пять часов газету нужно сдать. Ну, в пять пятнадцать максимум. И что происходило на практике? Ты приходишь к автору, говоришь: «Ау, у тебя дедлайн в пять часов». Но и в пять, и в шесть, и в семь заметки по-прежнему нет. И другого автора у вас нет. Вы этого-то еле нашли и долго обучали. Значит, нужно придумать способ, чтобы для него эти дедлайны имели такой же вес, как для вас. Я тогда сказал, что каждая минута опоздания стоит столько-то. С моей точки зрения, это было единственным возможным решением проблемы.

— После того как газета стала ежедневной, ее структура сильно изменилась?

— Да, мы с самого начала создавали очень структурированное издание, которое выстроено по степени жесткости близко к сегодняшним интернет-изданиям. Оно было очень информационным, жестким, очень неавторским и с абсолютной идеей гарантированной информации, которую получает читатель.

«Американские инвесторы решили, что нужно провести к нам прямую телефонную линию. Кабель в Америку. У меня в приемной стоял телефон, на котором не было номеронабирателя, а была только трубка, и если ее снять, то там кто-то говорил: «Hello!»

— Когда вы почувствовали, что из газеты, которая делается на ощущениях, «Коммерсант» начал превращаться в работающий отлаженный механизм?

— Это произошло года через два после запуска ежедневника. И связано это всегда с одной вещью: с тем моментом, когда весь коллектив понимает концепцию издания, понимает, какая вырисовывается штука. Тогда уже фигура главного редактора не так важна.

— Как произошло, что вы решили продать «Коммерсант»?

— На самом деле к этому моменту я был уже лишним элементом. Все работало без меня, я не хотел быть центром этого бюрократического аппарата.

— И только поэтому вы решили его продать?

— Да.

— Как вам кажется, газета сильно изменилась после того, как вы ушли?

— Я удивлен, насколько она не изменилась. Мне кажется, она потеряла сool. И стала очень уж официальной газетой. Но это проблема не «Коммерсанта», а той журналистской модели, в рамках которой «Коммерсант» существует.

— Но вы, глядя сейчас на «Коммерсант», воспринимаете его как свое дело?

— После того как я продал «Коммерсант», я уехал, и меня не было в Москве 8 лет. Когда я вернулся, я остановился в гостинице «Националь». Я проснулся, собрался завтракать, открыл дверь — и у меня под дверью лежал «Коммерсант». Ровно так, как под дверью моего номера в Нью-Йорке обычно оказывался Thе New York Times. И это было классное ощущение.

Интервью: Елена Ванина

Александр Тимофеевский

внутренний критик «Коммерсанта» (1992–1997)

«Коммерсант» я читал с первого номера. Помню, как в январе 1990 года, выйдя из метро, купил поднадоевшие уже «Московские новости», в которые были вложены какие-то листки — ну, думаю, агитация. Оказалось, ничего подобного — чистое человеческое счастье. Его сразу же прозвали другой журналистикой. Но другими были вовсе не журналисты, другим было языковое сознание. Тогда перестройка вступила в стадию маразма, от прогрессистов и консерваторов воротило почти одинаково. Прогрессисты, конечно, были человекообразнее, но такие же стилистически тухлые. При Брежневе хорошо написанная статья строилась как грузинский тост — издалека долго течет река Волга: о чем бы ни шла речь, начинаем с того, что пресс-папье упало со стола. Это — степенная застойная поэтика. Перестройщики ее отвергли, они шли напролом, они брали криком. И писали так, будто им все время давили на мозоль. И прогрессисты, и консерваторы были истериками, со всех сторон бил барабан. Иногда его откладывали в сторону и нежно перебирали гитарные струны, что было еще тошнотворнее. В 1987 году, к семидесятилетию Октября, прогрессивный журнал «Искусство кино» опубликовал статью прогрессивнейшего Егора Яковлева, она называлась «Интимно о Ленине». Статья начиналась так: «Открываю любимый 52-й том…»

Чтобы все это избыть, одной живой воды было мало, требовалась вода мертвая. Как бы совершенно стертая, обезличенная модель «Коммерсанта» стала вожделенной мертвой водой. Богатейшая речь Максима Соколова, например, с инверсиями цитат была немыслима ни в советских, ни в антисоветских газетах. Для нее был нужен модульный ноль. «Коммерсант» 1990 года такой модульный ноль сотворил. И вдохнул в газетный язык многообразие интонаций. Отдел культуры «Коммерсанта» 1993–1996 годов, в котором критика стала литературой, без товаров и рынков в анамнезе никогда бы не состоялся.

С языковым переворотом, совершенным «Коммерсантом» в 1990–1992 годах, связан другой переворот, сам по себе не менее важный. Все газеты и журналы обращались тогда к разным общностям, к каковым относился советский антисоветский человек. Он был пионером, коммунистом, ровесником, работницей или крестьянкой, московским комсомольцем и целым новым миром. В перестройку он вдруг сделался демократом, и хотя для демократов не придумали нового издания, к ним устремились все старые, включая журнал «Коммунист». Все эти общности «Коммерсант» собрал на совок и выкинул в мусор. Он обращался не к общности, а к частному лицу. «Коммерсант» был газетой несомненно либеральной, но ни к какой либеральной общественности он не взывал. Его аудиторией стал отдельно взятый человек, частное лицо. Отдельно взятый человек и есть «господин». Остальные — группы товарищей.

Еженедельный «Коммерсант» 1990–1992 годов — самое важное событие в постсоветской журналистике. Мне тем более легко об этом говорить, что я к нему не имел отношения, будучи его читателем и почитателем, но и только. В «Коммерсант» я пришел в мае 1992 года, уже на излете еженедельника.

«Европа Плюс». 30 апреля 1990

На УКВ-частоте 69,8 начинает вещание принадлежащая французам станция «Европа Плюс» — первое частное коммерческое радио в стране, оно же — первое музыкальное.

Жорж Полински

основатель «Европы Плюс», президент «Европейской медиа группы»

В августе 1988 года в газете Liberatión вышла статья о том, что в СССР выключили аппаратуру, глушившую «Голос Америки», RFI, FE и проч. В тот момент я находился в Греции и решил заехать в Москву и разведать обстановку. Это была чистой воды авантюра, я ничего не знал об этой стране. Никто меня не ждал и не встречал. Прилетел я в Шереметьево. Все серое, грязное, страшное. Снег. Зима. Темно. Много военных с автоматами. Мне забронировали номер в гостинице «Космос». Из окон было видно Останкинскую башню. И я в первый же день понял, что мне нужен передатчик на этой башне! Через несколько дней меня уже принимал директор Останкинской башни Вячеслав Мисюлин.

Юрий Аксюта

диджей, программный директор радиостанции «Европа Плюс» (1990–2001)

Я работал диктором Всесоюзного радио и собирался его покидать. Я сказал своему руководителю Александру Ахтырскому: «Наверное, мне уже надо чего-то другого в жизни добиваться». А он мне: «Ты знаешь, тут французы приехали, и у них очень интересный проект. Приходи-ка 30 апреля к шести часам — посмотришь, как они работают». Приехал я, а мне говорят: «Ты где ходишь, ты же в эфире!» И объясняют, что у нас новый проект, музыкальная радиостанция на частоте УКВ 69,8, называется «Европа Плюс Москва». «А что делать-то надо?» — «Как что? Музыкальная программа, шесть часов эфира. Твоя задача — объявлять песни или сообщать время». Это было немыслимо! В лучшем случае музыкальная программа на «Маяке» могла длиться 25 минут. Я сажусь в студию и вижу свой текст: «Московское время — 19 часов. В эфире радиостанция «Европа Плюс Москва». Это первые слова, которые сказал в эфир. Ну а первая песня была знаковая: «Imagine» Джона Леннона. С этого все и началось.

Само слово «формат» появилось вместе с «Европой Плюс». До этого никто понятия не имел, что это такое — «формат» и почему Андрей Макаревич, скажем, является форматом, а Михаил Шуфутинский — нет.

В то время, конечно, «Европа Плюс» была более широкоформатная. Звучала только западная музыка и только высшего класса: начиная с классики (The Rolling Stones и The Beatles) и заканчивая какими-то зачатками рэпа. Понимаете, какая штука: по сути дела, формат — это адрес твоей целевой аудитории. Позднее формату стали придумывать разные названия — hot adult contemporary, CHR, но все эти аббревиатуры, в принципе, говорили об одном и том же: на кого рассчитана радиостанция.

Однажды я сам поставил в эфире песню, не вписывающуюся в формат «Европы Плюс». Случилось это 25 июля 1990 года, в годовщину смерти Владимира Высоцкого; у него есть две песни на французском, вот одну из них и поставил. И тем самым нарушил сразу два правила: несанкционированно изменил программу и самовольно поставил неформатного артиста. Мне, конечно, потом предстоял очень неприятный разговор с консультантами — но это была хорошая школа. А потом я сам стал начальником и следил, чтобы диджеи таких вольностей себе не позволяли.

Вы обращаете внимание на то, что вы сейчас слышите по радио? Некий шаблон, некая дебильная калька, которая, как бацилла, заражает всех, и все приблизительно одинаково начинают говорить и даже одинаково коверкать слова. Потому что мозгов не хватает залезть в Словарь ударений для работников радио и телевидения образца 1970 года. Я сейчас скажу криминальную вещь, но когда мы искали людей, то не обращали внимания на то, что составляло основу профессии диктора Всесоюзного радио в течение полувека, — на тембр. Мы смотрели на другие вещи. Например — Ксения Стриж. Никто не обратил на нее никакого внимания. Я смотрю: прикольная молодая девчонка, ржет очень заразительно. А когда попросили сочинить несколько подводок и прочитать их, она на голову обскакала всех. У нее был фантастический рейтинг.

Мы были радио хорошего настроения. Человек, включив нас, забывал о проблемах. А они тогда, в 90-м, только начинались.

«ВИД» и «Поле чудес». 25 октября 1990

Выходит в эфир игра «Поле чудес» — первое телешоу западного образца с призами вроде автомобилей и телевизоров. Производит ее телекомпания «ВИД», которую организовала команда программы «Взгляд»: выходившая на ЦТ «информационно-музыкальная» передача под управлением Владислава Листьева,Александра Любимова и Александра Политковского к тому времени уже стала символом перестроечного ТВ. Позже «ВИД» запускает еще и проблемное ток-шоу «Тема»; ведущий обеих передач Листьев быстро становится самым известным журналистом в стране.

Александр Любимов

один из учредителей телекомпании «ВИД»

Ключевым для нас был декабрь 1990 года. На съезде народных депутатов Эдуард Шеварднадзе заявил, что в стране грядет диктатура, и ушел с поста министра иностранных дел. Мы позвали его помощников во «Взгляд». Когда наверху узнали, нам запретили это делать. А мы уперлись рогом и сказали, что без этого в эфир не выйдем, устроили многотысячную манифестацию. Мороз был минус двадцать пять. Шестьсот тысяч человек собралось, между прочим. Толпы людей стояли, мы вели переговоры. Но в итоге мы проиграли. После истории с Шеварднадзе нас закрыли навсегда, и до августа 1991 года мы выпускали «Взгляд» на видеокассетах — «Взгляд из подполья».

Мы запустили «Поле чудес», и тогда пресса страшно начала мочалить Владика. Говорили, типа Любимов с Политковским ушли в подполье, а этот колесо крутит. И никто не понимал, что «Поле чудес» нам и позволяло делать программы запрещенного «Взгляда» из подполья. Деньги-то как-то нужно было зарабатывать. А потом случился путч, и мы делали радио «Белый дом». Сидели в Белом доме, и нас в прямом эфире выводили на площадь. Было понятно, что если мы прервемся, люди разойдутся. Это было довольно цинично. Чем меньше людей на площади, тем больше вероятность, что придут танки и нас всех замочат. Трое суток без перерыва, двое ведущих: я и Политковский. И Влад в поле. К нам приходили разные люди; знаменитая фотография тогда была сделана, где Ростропович спит с автоматом — так вот, это был автомат Владика. В одну из ночей очень похолодало, и мы подумали: ну вот и все. Помню, по всему периметру подземных сооружений, через которые, как мы думали, к нам могли зайти, расставили бутылки. Чтобы, если пойдут, мы услышали. Тревожное, короче, время было. Но веселое.

В 1990 году мы запустили «Поле чудес» — это был пятничный прайм-тайм перед программой «Время» — и постепенно захватили себе всю пятницу. Потом весь прайм-тайм. «Взгляд» остановился осенью 1991-го — стало понятно, что свою задачу он уже выполнил. Мы заменили его «Темой», которую вел Владик, моим «Красным квадратом» и еще под Сашку Политковского спродюсировали «Политбюро». Потом мы запустили Ваню Демидова в космос с «Музобозом». И постепенно начали экспансию.

Фотография: Виталий Савельев/РИА «Новости»

Владислав Листьев ведет капитал-шоу «Поле чудес»

До этого никто не мог представить, что можно делать еженедельную игру. Когда мы придумали делать ежедневные программы с гостями, все говорили: «Как же так, а вдруг гость не придет?» А уж представить себе по тем временам, что может быть ежедневная программа, кроме новостей, было абсолютно невозможно. И когда мы сделали в 1995-м «Угадай мелодию», которая шарашила каждый день, это был прорыв.

Для меня был проблемным 1993 год, там уже началась охота конкретно на меня. И мы решили, что мне нужно с поста руководителя «ВИДа» уйти немножечко в тень. Меня сменил Владик, чтобы сохранить компанию. И через два года его убили.

Этот ролик не имеет прямого отношения к телекомпании «ВИД», тем не менее редакция не могла пройти мимо такого документа

«Матадор». 5 января 1991

На первой программе советского ЦТ начинает выходить «Матадор» — не по-советски сделанная программа о моде, кино и новой культуре. Страна впервые видит лицо Константина Эрнста, до того работавшего за кадром в программе «Взгляд». Через четыре года Эрнст запустит бумажную версию «Матадора», тогда же — вскоре после убийства Владислава Листьева — станет генеральным продюсером ОРТ и больше рычагов управления первой кнопкой уже не отпустит.

Константин Эрнст

ведущий программы «Матадор» (1991–1994), генеральный продюсер ОРТ (1995–1999), генеральный директор Первого канала

— Как вообще вы, кандидат биологических наук, попали на телевидение?

— Я ушел из биологии в 1986-м и собирался заниматься кино. В это время после долгого перерыва был прием на Высшие режиссерские курсы. Набирал Ролан Антонович Быков в мастерскую детского кино. В итоге из пяти человек, прошедших все конкурсы, по результатам собеседования не приняли двоих. Это были я и Валера Тодоровский. Боюсь, по глазам было видно, что детскому кино мы чужие. И я оказался без работы, без перспектив попасть в кино.

— И вы решили податься на телевидение?

— Нет, я к тому времени занимался «Параллельным кино» вместе со своими друзьями — братьями Алейниковыми и Борей Юханановым. Снимал клипы для «Алисы», кино про то, как Борис Гребенщиков делает свой американский проект с Дейвом Стюартом, и вообще не думал про телевидение. Но однажды мы с моим приятелем Женей Додолевым (впоследствии — ведущий «Взгляда», главный редактор и издатель дюжины журналов в диапазоне от «Компании» до XXL. — Прим. ред.) пришли на какую-то гулянку, где сидели ребята из «Взгляда» и, в частности, Саша Любимов. «Взгляд» вышел, может быть, полгода назад. И я стал говорить Любимову, что все, конечно, очень клево, но стилистически неточно, рыхловато и не до конца выстроено. На что Любимов ответил: «Ну если ты такой умник, так сделай хорошо. Через две недели эфир». Вот такие, как говорит Познер, были времена. Старый телик треснул, и в этот разлом можно было войти даже с улицы.

«Ну что? Дождались? На улице Москвы танки. Здравствуйте, вы смотрите программу «Взгляд»

— Помните свой первый сюжет?

— Это было интервью с Ниной Андреевой (автор статьи «Не могу поступаться принципами». — Прим. ред.), которую до этого никто вообще не видел, но все страшно боялись. Она была символом возможного возвращения старых времен. Мы отправились в Питер. Любимов сидел в засаде, потому что он был слишком узнаваем, а мы с Додолевым под видом корреспондентов Би-би-си сняли большое интервью. Это был 1988 год. Это теперь говорят о путче 1991-го как о каком-то внезапном событии, а ведь тогда, в 1988 году, перед Днем Победы, было ощущение, что случится военный переворот. Люди говорили об этом между собой. И мы тогда решили снять, как танки ночью возвращаются с Красной площади. Любимов выскакивал из-за остановки, когда мимо проходила колонна, и говорил в камеру: «Ну что? Дождались? На улице Москвы танки. Здравствуйте, вы смотрите программу «Взгляд». И это очень точно попадало в общественные фобии и настроения. Вообще, может быть, только Борис Ельцин лично сыграл более важную роль, чем «Взгляд», в разрушении советской власти. Каждую пятницу «Взгляд» вербализировал и визуализировал настроение подавляющей части общества. И в этом его, как писали в советских учебниках, «всемирно-историческое значение».

— Так почему вы оттуда ушли?

— «Взгляд» был как «Битлз» или «Роллинг Стоунз». В рок-группах люди часто ссорятся из-за разных представлений о том, что надо играть. У нас случилось то же самое. Через некоторое время меня встретил в коридоре создатель «Взгляда» Анатолий Лысенко и сказал: «Ну делай какую-нибудь свою программу». Так и придумался «Матадор».

— Вы снимали в Рио, на корриде, брали интервью у людей, которых в СССР даже по имени никто не знал. Как вам удавалось это все организовать? Тогда ведь не было ни продюсеров, ни наработанных связей. Как вы, например, попали на Каннский фестиваль?

— Я занял у знакомых 4 тысячи долларов, взял с собой оператора и звукорежиссера, и мы приехали в Канны в день открытия фестиваля, не имея ни связей, ни аккредитации. В пригороде нашли гостиницу без звезд, где втроем поселились в маленьком номере, потому что мест не было. И через два дня уже снимали интервью с Аланом Паркером. Думаю, дело здесь не в наличии или отсутствии продюсеров. Нам всем очень хотелось это делать. Вот сейчас часто, отбирая новых сотрудников, после стажировки приходится им говорить: ребята, одна проблема, вы не хотите этим заниматься. Они дружно, но вяло отвечают: нет, хотим. На самом деле для человека важнее всего разобраться в том, чего он в действительности хочет. По-настоящему. Так, чтобы разрывало изнутри. Большинство людей так никогда и не отвечают себе на этот вопрос. А если кто-то действительно чего-то хочет, он всегда этого добивается. А не добился — значит, и не хотел.

Фотография: Гоша Рубчинский

Генеральный директор Первого канала Константин Эрнст с портретом ведущего программы «Матадор» Константина Эрнста

— А бумажный «Матадор» зачем вам был нужен? С программой ведь все было отлично. Вы были кумиром неформалов.

— Потребность в журнале была тогда у многих. Появился Игорь Григорьев с «Империалом», а потом с «ОМом», Игорь Шулинский с «Птючем». И к этому моменту у меня возникло ощущение эфемерности телевидения. Телевизионная программа существует в тот момент, когда ты «эфиришь». А потом рассеивается в воздухе. Хотелось создать какой-то «тактильный» продукт, который можно потрогать, поставить на полку, а когда захочешь, опять полистать. И в итоге там собрались довольно любопытные ребята, потом много чего интересного наваявшие. Илюша Ценципер, не нуждающийся в представлениях, был замом главного редактора. Валера Панюшкин — специалист по флорентийским средневековым праздникам — там начал работать в журналистике. За литературную критику отвечал Слава Курицын. Главный художник Рем Хасиев сейчас делает дизайнерский «Монитор», который продается во всем мире. Наш завхоз Гена Иозефавичус стал потом мощнейшим обозревателем красивой жизни, соучредитель журнала Александр Роднянский тоже, в общем, не последний парень на деревне. С одной стороны, мы делали ставку на контркультурную идеологию, а с другой — были визуальными перфекционистами. Хотя я, конечно, понимаю, что совершенные фотографии за последние 15 лет всех сильно утомили, и поэтому, чтобы привлечь к чему-то внимание, нужно без вспышки снимать, темно, радикально, откуда-нибудь «из-под мышки». Но тогда хотелось делать иначе. Был такой общественный запрос.

Отрывок из передачи «Матадор»

— А ведь с Листьевым вы даже после того, как ушли из «Взгляда», продолжали дружить?

— Да. К этому моменту Влад был известнейшим, крупнейшим продюсером. Звездой. Когда разыгрывалась история с приватизацией Первого канала, он был центрфорвардом, человеком, который мог это возглавить. И он предложил мне написать концепцию развития канала. Он сказал: «Я организатор. А ты все время делаешь что-то новое. Напиши мне, как сделать новое». Было понятно, что многое обветшало, многое нужно менять. Это уже была другая страна, нежели в конце 1980-х, другие цели, запросы, идеология. Влад это почувствовал и первым стал перестраивать. Вы знаете, что, например, в 1995-м ни на одном канале не было промо? Телевидение, по сути, было дико архаичным, по съемкам, по монтажу. Политический прорыв конца 1980-х — начала 1990-х, к сожалению, тогда еще не привел к прорыву профессиональному и эстетическому.

— Да, но почему с идеей модернизации канала Листьев пришел именно к вам?

— Я с 1990 года пытался продвигать другую телевизионную эстетику. Как ни странно это звучит, но для съемок интервью в 1991 году мы в первый раз применили две камеры. Никто раньше и не думал, что это необходимо. Сидит человек и говорит — что там двум камерам-то снимать? Или вот на Каннском фестивале мы практически первыми использовали радиопетлю. «Петлички» технически существовали, но ими никто не пользовался. Как это всегда делали? Ты серьезный человек, корреспондент. У тебя микрофон здоровый, фаллический такой. Надо было переламывать какие-то вещи. Мы с Парфеновым первыми стали делать подводки в движении. Мы даже спорили и засекали, кто сможет дольше продержаться. Тогда никаких суфлеров подвижных не было, все нужно было говорить из головы. Это вещи, которые сейчас смотрятся абсолютной нормой, но тогда их просто не было. Владу очень нравился «Матадор». Вот, наверное, поэтому он и попросил меня написать эту концепцию. Я написал. Он мне предложил стать своим замом, но я отказался, потому что все еще бредил кино. И тут вдруг все это случилось.

«Про меня говорили: «Да этот из «Матадора» посидит тут недели две, а потом свалит». Не угадали»

— Почему именно вам, человеку, который совсем никак не был связан с руководящими должностями, Березовский после убийства Листьева предложил возглавить канал? Ставки же были очень высоки. Почему не Любимову или Разбашу?

— По одной простой причине: Березовский ничего не понимал в этом, и когда он спросил: «А кто и чего тут вообще знает?», ему ответили что-то вроде — «Эрнст писал Владу план изменений канала — значит, он». Хотя, в принципе, я вам говорю: я был в косухе, с длинным хайром. Персонаж, доверять которому канал было… Я бы не доверил точно.

— Вы же отказались сначала. Что потом произошло, почему вы изменили решение?

— Когда убили Влада и ОРТ запустилось, в руководстве оказались люди, которые вообще к телевидению не имели отношения. Из Думы, из бизнеса, черт знает откуда еще. На моих глазах канал стал улетать в Маракотову бездну. То стоп-кадр стоял по пять минут, то начинали с середины шапки — в общем, ужас. Знаете, почему все олигархи в основном погорели на управлении телевидением? Они всегда говорили: «Да ну, это козлы, они недисциплинированные, недоделанные художники. Мы пришлем нормальных людей с MBA, которые все здесь построят». Никакой MBA ни на одном русском канале ничего не построил. Потому что здесь все держится на двух вещах: на возможности почуять запах времени и на способности это реализовать в форме телевизионного продукта. Мне с периодичностью раз в неделю звонил партнер Березовского Бадри Патаркацишвили, которому сказали: «Это он, он, хоть и отказался», выдергивал на встречи. В какой-то момент, видя, что канал загибается, я согласился.

— С чего вы начали?

— Я пришел на летучку. За час до этого стало известно, что канал возглавлю я. И все находились в состоянии шока, потому что я для них был абсолютно чужой.

— Вы в косухе пришли?

— Нет, я пришел в костюме. Несколько дней держался, был вежливым. Но я видел, что мои команды не исполняются. И к концу недели собрал всех, уволил человек семь сразу и выдал несколько неожиданных тирад малоцензурного содержания про то, что кто не будет работать — пойдет лесом. Первые года три я приезжал утром к половине девятого, а уезжал в два часа ночи, включая выходные. Про меня говорили: «Да этот из «Матадора» посидит тут недели две, а потом свалит». Не угадали.

Фотография: Из личного архива Константина Эрнста

Александр Любимов, Евгений Додолев, Наталья Негода, Константин Эрнст, Олег Фомин и Андрей Макаревич на отдыхе; середина 90-х

— У вас довольно быстро начала складываться четкая программа по преобразованию канала в главный канал страны. Как вы поняли, в какую сторону нужно двигаться?

— А рецепт был простой. Постарайся сделать так, чтобы тебе было самому интересно смотреть, тогда и победишь. Если твое ощущение совпадает с коллективным бессознательным и ты чувствуешь то, что чувствует, но не может проартикулировать твоя аудитория, сделай это для себя и для других. И рейтинг тебя нагонит. Я всегда бешусь, что журналисты приписывают телевизионщикам фразу Богдана Титомира «пипл хавает». У нас никто не произносит эту дебильную сентенцию. Для того чтобы заниматься любовью по-настоящему, девушку надо любить, а не больно упирать головой в стенку и щипать за задницу. Тот, кто не смотрит телевизор и презирает телеаудиторию, ничего в этом жанре сделать не способен. Если людей не любишь, то и рассказать им ничего не сможешь.

— Главная претензия к современному телевидению в том, что оно стало абсолютно развлекательным и пропагандистским.

— Не могу ни согласиться, ни опровергнуть это утверждение. Во-первых, наступил другой этап, к которому надо было адаптироваться. Я повторюсь, но все глобальные процессы, которые происходят на телевидении, — результат общественного запроса. И 10 лет назад общественный запрос был именно такой. Людей так достала история борьбы олигархических групп друг с другом… Люди же как телевизор смотрели? На Первом канале Доренко — поняли, что сказал Березовский. На НТВ — Киселева — поняли, что сказал Гусинский. На РТР посмотрели, что сказал Сванидзе, — это был вялый голос центральной власти. Дальше в голове строили какую-то конспирологическую конструкцию. В какой-то момент все это чудовищно аудиторию достало.

— И что же она захотела взамен?

— Она захотела отдохнуть от этого всего и начать жить не чужой, а своей жизнью. Другое дело, что сейчас чисто развлекательная модель не работает. Но на смену ей еще не пришла новая. Новый общественный запрос только формируется. Но вообще, мне кажется, медиа возвращаются сейчас в более интересную зону, зону представления новых идей и обретения нового эмоционального контакта со своей аудиторией. Сейчас вот знаете — как почка нагрубла, но еще не появился даже первый листок. Она нагрубла, и она должна лопнуть. Вы же помните культурный шок, который вызвала «Школа»? А еще недавно казалось, что такого на телевидении быть не может. Вы верите, что три-четыре года назад юмором на телевидении были только Петросян и «Аншлаг»? Но это ж правда.

«Кризис медиа конца первого десятилетия нынешнего века может оказаться покруче пришествия Гутенберга»

— Есть какой-то рецепт по выведению телевидения из кризиса?

— Кризис медиа связан с очень многими вещами. И сейчас все острее, чем в 1995-м, потому что за те годы, которые мы с вами обсуждаем, телевидение и все остальные медиа съели тот язык, которым разговаривали. Этим языком уже нельзя рассказать о сегодняшнем дне. О сегодняшнем дне уже не рассказывают газеты, которые раньше считались качественной прессой. Они скорее превратились в политико-литературные альманахи. А реально сообщают о фактах ранее всеми презираемые таблоиды. Интернет, захватив значительную часть аудитории, не может предложить ей ничего, кроме взаимного текстового и файлового обмена. Истерично, многими голосами говоря о сегодня, он мало что сообщает нам о сути этого сегодня. Кризис медиа конца первого десятилетия нынешнего века может оказаться покруче пришествия Гутенберга. Все медиа — от почти уже античных до суперсовременных — мычат в попытке выплюнуть из себя слова уже наступившего тысячелетия. И для того чтобы это преодолеть, нужны принципиально новые, и не технические, а философские решения. И люди новые нужны, и их пока тоже нет. То есть физически новые есть, а ментально новых нет. А старые генералы — они всегда готовятся к прошедшей войне. А это не лезет, не идет. Этот ключ от другой двери — к дому, который уже рассыпался. А замок в новый дом открывается каким-то другим ключом. И пока нам еще неизвестно — каким. Но совсем недавно мне показалось, что я знаю, где он лежит.

Интервью: Елена Ванина

«Спорт-Экспресс». 14 августа 1991

Команда журналистов, уволившихся из «Советского спорта», выпускает первый номер газеты «Спорт-Экспресс». В стране появляется новая спортивная журналистика.

Владимир Гескин

один из учредителей «Спорт-Экспресса», сейчас — шеф-редактор газеты

«Спорт-Экспресс» был сделан группой журналистов, которым надоело работать по принципам «Советского спорта». Хотелось другой газеты. Альтернативной, оперативной. Нас было 14 человек, и мы ушли абсолютно в никуда — ничего, кроме свидетельства о регистрации несуществующей газеты, у нас не было. Принципов было несколько. Главное: мы поставили во главу угла интересы не спортивного правительства, а читателей. Что было важно? Информативность — максимальный расклад соревнований, причем увиденный глазами корреспондентов газеты. Объективность — всегда давать мнения разных сторон. И оперативность. Сейчас это кажется нормой, но мы были первым спортивным изданием, которое могло уходить в печать в 2 часа ночи, если были важные соревнования.

Конечно, это была авантюра, и мы это знали. Я до сих пор не понимаю, как мы тогда выжили. Но время было такое, что все было возможно. Всем жилось очень плохо, но возможности были колоссальные. И было больше хороших людей, которые помогали, чем сейчас.

Путч и «Эхо Москвы». 19 августа 1991 года

Государственный комитет по чрезвычайному положению блокирует президента СССР Горбачева в Форосе и устраивает пресс-конференцию, на которой объявляет в стране чрезвычайное положение. Государственные каналы транслируют официальные новости и балет «Лебединое озеро». За реальным развитием событий следит московская станция «Эхо Москвы» — первое в стране независимое радио, которому как раз в дни путча исполняется ровно год.

Алексей Венедиктов

главный редактор «Эха Москвы»

— Как вас позвали на «Эхо»?

— В июне 1990 года Горбачев подписал закон о печати, который разрешал негосударственные радиостанции. Моим друзьям, которые работали на госстанциях, опротивело заниматься пропагандой, и они решили создать альтернативу. Прошли регистрацию и получили регистрационный номер один. Было 22 августа. Друзья позвонили мне и сказали: «Ты в Москве? У тебя каникулы? (Я тогда работал школьным учителем.) А ты можешь недельку до 1 сентября вместе с нами потусить?» Я отвечаю: «Радио я не слушаю, знать не знаю, что это такое, вообще не понимаю, как оно работает без проводов. Но приду, почему нет». И пришел. И меня спросили: «Слушай, а у тебя в департаменте образования кто-то есть?» Я ответил: «Да. Начальник департамента, который меня всячески награждал». «А позови его, проведи с ним интервью 29 августа». Я позвал. Это было первое мое интервью на «Эхе».

— Концепция станции с самого начала существовала?

— Это радио возникло как альтернативный информационный поток. Был 1990 год. Вовсю шли процессы в Советском Союзе, которые не освещались центральными органами массовой информации. Буквально через месяц после создания на Президентском совете был поднят вопрос о закрытии вредного радио. Потому что мы были единственными, кто освещал, что в сентябре войска подходят к Москве. И властям пришлось оправдываться, что это они просто урожай пошли собирать. Горбачев возмущался: «Что это за пиратская радиостанция, которая позволяет себе говорить то, что не должна говорить?» Мы тогда сидели на Никольской, в двухстах метрах от кремлевской стены. Это был первый наезд на нас московской власти. Вот так потихонечку мы стали известны.

— А как именно вы это радио поначалу делали? Ведь не было ни людей, ни техники никакой.

— Нас было пять человек. Главный редактор Сережа Корзун, Сережа Бунтман, который занимался информацией, два корреспондента и друзья. Друзей было больше, чем служащих. Люди заходили на огонек рюмку выпить, ну и у микрофона заодно посидеть. Это была такая дружеская команда. Даже я к этому серьезно не относился. На основной работе у меня было по шесть уроков в день. Все изменил сентябрь, когда кто-то из наших корреспондентов ехал по улице и увидел, что танки идут. И это была новость. А через полгода случился Вильнюс. И вот тут выяснилось, что мы, оказывается, к этому профессионально готовы.

— А как так получилось?

— Мы просто много читали в свое время, много знали, ребята слушали зарубежные голоса. Ночью мне позвонил Сережа Бунтман и сказал: «В Вильнюсе стрельба. Давай встретимся». Как сейчас помню эту картину: с трех концов Никольской, со стороны Кремля, со стороны Лубянки и со стороны метро, мы втроем сходимся по раннему снежку — Корзун, Бунтман и я — и сталкиваемся у дверей. Корзун говорит: «Давайте посмотрим, что говорит государственное радио и телевидение». Ничего. А людей у нас не было. Они приходили вечером на два-три часа, а мы встретились в восемь утра. Но мы включаемся. Кто нас слышит — непонятно. И мы вещали практически сутки, не спав. Наш староармейский пульт не был на это рассчитан. Когда я положил руки на него, я обжегся — такой он был раскаленный. Это было испытание на профессионализм на самом деле. Ну а еще через полгода случился путч.

«У нас вырубили связь с датчиком, но наши инженеры, Левши русские, три провода сюда, два провода в зубы — и привязали нас к телефону. То есть мы по телефонной трубке выходили в эфир»

— И как вы работали в путч?

— Меня направили сначала в Моссовет, в штаб сопротивления, а потом в Белый дом. Поскольку я был человеком политически грамотным и начитанным, для меня понять, у кого нужно брать интервью, проблем не составляло. Идет мимо меня известный человек, Лужков, скажем, я его цепляю, у меня микрофон — такая здоровая дура, килограмма четыре он весил, — и кричу: Юрий Михалыч! Поймите, для учителя истории работа с информацией — это тьфу. Когда ко мне люди приходят на интервью, я их классифицирую как своих учеников. Они типажные. Я смотрю на Путина — у меня таких было по два в каждом классе. Так вот, во время путча я сидел в Белом доме двое суток. Не было же мобильников никаких. Мы сидели и тупо — любимое мое слово профессиональное — тупо работали. На третий день я пришел из Белого дома после сумасшедшей ночи. В предбаннике сидит Бунтман и говорит по телефону. Потом мне: «В эфир хочешь?» И протягивает трубку. Оказалось, что у нас вырубили связь с датчиком, но наши инженеры, Левши русские, три провода сюда, два провода в зубы — и привязали нас к телефону. То есть мы по телефонной трубке выходили в эфир.

— Когда вы перестали работать в школе?

— До 1998-го я совмещал эти истории постоянно. Я даже в приемной Бориса Ельцина проверял контурные карты по истории у 5-х классов. Нас вызвали к президенту. У меня с собой было 65 контурных карт. Я достаю их прямо в приемной и красным карандашом начинаю водить налево-направо. Мне мои коллеги, которые там сидят, главные редакторы, говорят: «Слушай, давай мы тебе поможем». «Да вы как будто сами в греко-персидских войнах что-то понимаете». — «Так ты дай нам карты, которые ты уже проверил на пятерку, а мы по ним будем проверять». Приемному адъютанту говорю: «Красные карандаши есть?» — «Есть». И вот выходит Борис Николаевич, смотрит на это все и говорит: «Это что?!» Пол засыпан картами, и шесть идиотов красными карандашами чего-то там чиркают. Он долго еще на нас подозрительно косился, думал, наверное, что это какая-то провокация.

— Когда вы стали главным редактором, перед вами какая задача стояла?

— Мы с 1996-го по 1998 год были без главного редактора. Слушаемость «Эха Москвы» в этот момент упала до двух с небольшим процентов рейтинга. И у меня была очень тупая задача — вернуть слушателя. В этот момент мы были уже далеко не одни, была куча конкурентов, интернет начинал набирать обороты. Я решил, что нам нужно конкурировать в основном на поле новостей. Мы окончательно пристрелили все, что называлось дикторством, человек сам делал материал, сам выводил его в эфир своим голосом и сам отвечал за это перед главным редактором. Через три года стало понятно, что на рынке новостей мы не можем конкурировать с интернетом. Поэтому я понял, что надо делать ставку не на новости, а на дискуссии и мнения. Вообще, мы очень быстро избавились от идей, что мы несем какую-то миссию. Мы поняли, что наша задача — снабжать аудиторию теми продуктами, которые мы производим. Мы прачечная в этом смысле.

— В какой момент «Эхо» стало прибыльным?

— В 1994-м стало понятно, что пора прекращать заниматься любительством, надо строить серьезный бизнес. От нас уже многого ждали, но техника была старая, зарплаты маленькие, мы людей на работу нанять не могли. Стали искать инвесторов. И на конечном этапе вышли на две группы. Это были чикагские банкиры Вайнеры — и группа Гусинского, которая только-только НТВ приобрела. Вайнеры давали больше денег, но требовали контроля за редакционной политикой. Гусинский давал меньше, но говорил: «Пусть журналисты выбирают главного редактора». И вот тогда мы решили: нам надо в уставе прописать, что журналисты выбирают главного редактора, а совет акционеров — утверждает. То есть нельзя акционерам назначить главного редактора через голову журналистов — то, что случилось в НТВ. Поэтому пакет был продан Гусинскому. И он выполнил все обязательства.

— Вы же вблизи видели всю историю с разгоном НТВ? Как вы к этому отнеслись?

— Я все в подробностях знал, я участвовал в переговорах, встречался и с Волошиным, и с Путиным. Я понимал, что власть пришла к решению контролировать редакционную политику всех телеканалов и радио. Сначала НТВ, потом ОРТ. И этот процесс национализации скрытой — он был вполне логичен. Так же действовала и налоговая полиция, и суды арбитражные, и прочие. Это было вполне скоординированное, неслучайное действо. Я прекрасно понимал, что это абсолютно политическое решение.

— Были опасения, что вы следующие?

— Были. Но, понимаете, против лома нет приема. Берут в заложники, сажают в тюрьму одного инвестора, второго. Какой у вас есть прием против этого? Никакого. Поэтому я своим говорил: тупо делаем свою работу, придут закрывать — мы об этом узнаем. Это моя задача — думать об этом, а ваша — работать. Я сказал наверху: «Мы не будем лезть в вашу политику, но если будут косяки, мы будем их критиковать». Путин выслушал, результаты — вот они. Мы критикуем.

Фотография: Роберт Нетелев/ИТАР-ТАСС

Корреспондент Елена Тришина у микрофона в эфире «Эха Москвы» в 1993 году

— Как вам удавалось и удается так быстро находить эксклюзивных комментаторов?

— У меня масса разных связей. И люди, выпивая со мной, в разговорах меня наводят, иногда специально, на ожидаемые новости. Ну, например, когда за 2 дня до дефолта в 1998-м один из тех, кто был в курсе, мне сказал: «Знаешь, ты ребят, которые занимаются экономикой, не отзывай такого-то числа». Естественно, что мы сразу стали думать в этом направлении. Я понял: что бы ни объявили, мне нужно, чтобы в 10.30 утра у меня были комментаторы. И у меня был Сорос — и через три минуты после объявления дефолта в эфире все это комментировал. Готовить такие штуки заранее — в этом и есть главная задача. Правда, я не могу пока получить интервью ни у Медведева, ни у Путина. Я к Путину на каждой официальной пресс-конференции обращаюсь, а он мне говорит: «Я же тебе давал интервью. Про армянские танки».

— Что за интервью?

— Это была замечательная история. Появилась новость, что Борис Ельцин своим указом поручил начальнику Контрольного управления Путину расследовать историю, в которой танки, отправленные на утилизацию в Мурманск, оказались в Армении. И я такой говорю: «О, давайте позовем этого пацана». Звоню в приемную, меня соединяют. Говорю: «Здравствуйте, вот я Алексей Венедиктов, ведущий «Эха Москвы», а можно переговорить с Владимиром Владимировичем?» Он берет трубку. «Владимир Владимирович, вот так и так». — «Ну вы же понимаете, что я всего не смогу сказать. У меня только поручение». Я говорю: «Все равно — расскажете о смысле поручения». — «Хорошо, диктуйте адрес». И он приехал. Такой нормальный пацан, не чинился, пальцы не показывал. И вот теперь из-за этого я не могу получить второе интервью. Как бы из-за этого.

«У нас не в информации проблема, а с людьми. Люди испуганы событиями на НТВ — не акционеры, а медиаменеджеры. Кто мешает медиаменеджеру договориться с акционерами, чтобы более полно что-то освещать? Никто»

— Понятно ведь, что информация попадает к вам не только официальным путем...

— Была у нас одна история — мы украли медицинскую карту Ельцина перед операцией. На самом деле случайно получилось, что у одного из моих корреспондентов был роман с одной из держателей этой карты. Накануне я получил информацию, что на следующий день в семь утра Ельцин будет прооперирован. Я звоню в приемную Ястржембского, прошу соединить. Мне говорят, что он на совещании. Я говорю: «Тогда передайте ему, что через 52 минуты будет выдана следующая информация, запишите, пожалуйста. «Завтра в 7 утра Борису Ельцину будет сделана операция». Через две минуты Сергей мне перезванивает и говорит «Я прошу тебя только время не объявлять, мало ли, как пойдет эта операция». Я ответил: «Хорошо. Пресс-секретарь подтверждает мне, что операция будет завтра, и я получаю первый вопрос на пресс-конференции хирурга». Так и договорились.

— В 2001 году вы перешли к Газпрому. Что изменилось?

— Ничего. Получилось так, что реально моим акционером стал Владимир Путин, а не Газпром. Мне было сказано: «Твой акционер сидит в Кремле. Вы нам даете прибыль, а все вопросы организационной политики — это не к нам». С Владимиром Владимировичем у нас был разговор в августе 2000 года, и он мне внятно сказал, что за то, что происходит на радиостанции, отвечает главный редактор. Но они ведь тоже понимают, что, для того чтобы все работало, у «Эха» должна быть нормальная репутация. Ну не придет Хиллари Клинтон или Барак Обама на газпромовскую радиостанцию. А вот на радиостанцию, которая независима от акционеров и от государства, — придет. И приходят. И я объяснял это доходчиво и Сенкевичу, и Путину. Они понимают, что «Эхо Москвы» — это бизнес в широком смысле слова.

— Если бы все было так, как вы говорите, у нас вообще проблем с информацией не было бы.

— У нас не в информации проблема, у нас с людьми проблема. У нас люди испуганы событиями на НТВ — не акционеры, а медиаменеджеры. Кто мешает медиаменеджеру пойти и договориться со своими акционерами, чтобы более полно что-то делать и освещать? Никто не мешает. У меня тоже были проблемы. С Гусинским были проблемы, когда он был акционером. Но он за все время звонил два раза в службу информации. А девочки ему сказали: «У вас телефон Алексея Алексеевича есть?». И он мне не перезвонил. Я считаю, что главное — договориться по правилам. Если правила изменились — увольняйте.

— И все-таки бывает, что вам звонят и говорят: «Это островато»?

— Нет. Со мной разговаривают по-другому. И не акционеры. Когда случился Беслан, мне позвонил Сурков с просьбой не давать национальность террористов. И, я считаю, был прав. И если бы здесь не было сумасшедшего дома, я бы, наверное, сам до этого додумался. Потому что это осетино-русская история. И после этого просто начнутся погромы. Иногда мне говорят: «Ну зачем тебе этот в эфире?» Отвечаю: «Для рейтинга и рекламы». И глазами хлопаю, как девочка-мальвина. И они молчат. А что на это ответишь?

Интервью: Елена Ванина

«Коммерсант-Daily». Сентябрь 1992

Еженедельный «Коммерсант» преобразуется в «Коммерсант-Daily» — первую ежедневную деловую газету; еженедельник потом переименуют в журнал «Власть». Александр Тимофеевский, нанятый Владимиром Яковлевым в качестве консультанта и внутреннего критика, придумывает новый язык культурной журналистики — сначала его практикуют в отделе культуры «Коммерсанта», затем постепенно перенимают в газете «Сегодня» и других изданиях. Самой яркой манифестацией этой стилистики затем станет созданная покинувшими «Коммерсант» журналистами газета «Русский телеграф» — которая, правда, просуществует неполных два года.

Александр Тимофеевский

консультант и внутренний критик «Коммерсанта» (1992–1997), член редакционной коллегии «Русского телеграфа» (1997–1998)

В 1990–1992 годах я работал в «Московских новостях» и в «Столице». В «Столице» в конце 1991 года я напечатал несколько статей о прессе, одна из них — «Пузыри земли» — была про «Коммерсант». Володе Яковлеву статья понравилась, и он предложил стать его, как он это называл, личным критиком. Он сказал: «Вы будете читать все издания нашего издательского дома и еженедельно мне писать записки, что в них происходит». Яковлев тогда создал холдинг — и это слово страшное я впервые услышал от него. В холдинге были разные финансовые люди, которые занимались деньгами: кто-то русскими деньгами, кто-то — иностранными. Это было все от меня очень-очень далеко. Я тоже оказался в непонятном холдинге, но мне был поручен понятный контент — и я охотно за него взялся. Во-первых, это была совершенно обожаемая мною газета. Во-вторых, Володя всегда очень щедро платил. Договариваясь со мной, он назвал сумму, раза в четыре большую, чем я получал в «Московских новостях» и в «Столице», вместе взятых. Я с трудом скрывал приятное свое изумление, а он продолжил: «Это на жизнь, а еще мы будем платить вам одну тысячу долларов. Это для накоплений». Одна тысяча долларов тогда была — как сейчас двадцать.

«Коммерсант» 1990-го был историей про язык. Daily 1992-го — история про мир, который тогда созидался усилиями одной газеты. «Как мы нарисуем — так и будет», — говорил Володя, и все происходило по его слову. А рисовали мы респектабельную западную жизнь, как ее понимали московские либеральные мажоры тридцати лет. Это был идеальный образ Запада, который мог родиться только в мечтательном русском сознании. Ни с каким реальным Западом он не имел ничего общего. Частью этого мира был, например, регламент. В газете его четко прорисовали. Мир состоял из ньюсмейкеров, их отъездов и приездов, назначений и отставок, юбилеев и похорон. Естественный жизненный цикл подчеркивался, чтобы создать ощущение нормального течения жизни, порядка вещей. Все меняется, и все неизменно — не это ли главный месседж любой респектабельной газеты? И все к лучшему в этом лучшем из миров — тоже позывные респектабельности. Иногда они порождали чепуху. Газета начиналась с рубрики «Что хорошего», ее было очень трудно заполнять. Потом, как у людей, шла экономика, политика, финансы и рынки, сервис, культура, спорт. Общества еще не было, ни в жизни, ни в газетах. Заканчивалось все полосой «Войны, происшествия». Здесь располагалось совокупное «Что плохого», загнанное за Можай, для тех, кто готов расстроиться. Остальные до этого не дочитают. Daily должна была источать оптимизм, Daily должна была приобщать к иерархии. В рубрике «Кто умер» пять-шесть предложений было посвящено Петрову, который безвременно нас покинул, с добрый десяток строк отведено под Сидорову, скончавшуюся после тяжкой продолжительной болезни, а дальше шло: «Кроме того, умерли…» — и длинный перечень одних фамилий. Я бился в припадке, чтобы убрать это «кроме того, умерли», объясняя, что ранжир здесь неуместен. Но для Володи сама идея упорядочивания, выстраивания иерархии была важнее всего. Если за окном хаос, в газете должен царить порядок.

Первый номер Daily мы делали несколько дней, не выходя с улицы Врубеля. На исходе третьего дня, в пять утра, перед тем как отсылать газету в типографию, Володя позвал нас с Ксенией Пономаревой (тогдашним главным редактором, несомненно, лучшим, если не считать самого Яковлева, за всю историю «Коммерсанта») и торжествующе говорит — придумал эпиграф, поставим над шапкой: «Для тех, кому на Руси жить хорошо». Мы с Пономаревой повалились к нему в ноги: «Отец родной! Ну не губи! Не надо этого!» На дворе осень 1992 года, голод, грязь, разруха. Не надо такого эпиграфа. Уж не помню, что подействовало, но газета вышла без него. Через пару дней Володя меня вызывает и говорит: «Надо делать презентацию. У меня идея — Тверская улица, она же в форме стола. Закроем всю Тверскую от Белорусского вокзала до Кремля и накроем стол». Похолодев от ужаса, я отвечаю: «Володя! Идея, конечно, гениальная. Но есть только два варианта ее осуществления. Первый вариант: мы делаем презентацию открытой — приходи, любой человек, гостем будешь, ешь-пей от пуза. Это называется Ходынкой. Погибнет много народу. На нас будет, Володя, кровь. Вариант второй: мы делаем презентацию закрытой — и люди из окон жадными очами буравят наш стол, который ломится от выпивки и закусок. Какой вариант выбираем?» «Вечно вы все опошлите», — пробурчал Володя, но от презентации отказался.

Сейчас, спустя двадцать лет, я понимаю, что был не прав. Травестированный эпиграф из Некрасова — почему бы и нет? Страдал только вкус. Не самая великая ценность. Демонстративная бравада, всегда безвкусная, была на месте, ее ждали от Daily, она обеспечивала ей успех. Я, защищая свои представления о прекрасном, выискивал в газете разнообразные малиновые пиджаки и, аккуратно принося их Володе, пригвождал к позорному столбу. Он морщился: «Оставьте вы их в покое, пусть наиграются. Им надо насытиться, через три года они сами выбросят эти игрушки».

Совершеннейший гений газетного дела, Володя работал с читателем таской и лаской. Созидаемый им прекрасный мир в действительности был населен ворами и жуликами, которые были еще чуть-чуть убийцами. Одной из задач газеты было заставить их забыть об этом. Сотворить над ними социальную реабилитацию. Тогда они с благодарностью придут за свежим номером. Над социальной реабилитацией трудился отдел культуры, ни минуты не догадываясь об этой своей миссии. В какой-то момент культуре разрешили все: там царила полная, сокрушительная свобода. Обычно вставляемые палки в колеса — будьте ближе к народу — здесь, наоборот, вынули. Задача была прямо противоположная: быть от народа подальше. Чем умнее, чем тоньше и литературнее была культура, тем лучше работала прачечная, обеляя читателя в его собственных глазах.

Фотография: Александр Решетилов

Последним медиа-проектом, в котором принимал участие Александр Тимофеевский, был журнал «Русская жизнь»

Но в 1996-м строительство миров кончилось. Газета «Коммерсант-Daily», как она была придумана в 1992 году, сделалась ненужной. «Через три года они сами выбросят свои игрушки», — говорил Володя. И первым сделал это. Daily была единственной мне известной русской газетой влияния, которая зарабатывала огромные деньги. Это был сверхприбыльный, сверхуспешный проект. Там было все в порядке с рекламой. И ничто не предвещало того, что она может кончиться. Но Володя такие вещи животом чувствовал. И стал метаться. После ухода в 1992 году Ксении Пономаревой, которая громко хлопнула дверью, Володя постоянно менял главного редактора, чтобы все знали, кто работает Лениным. Это была мягкая плановая чехарда. Но в конце 1996-го он сделал резкий жест: убрал Локтева, незадолго до того назначенного исключительно за юность и, казалось бы, надолго, поставив на его место пустейшего Рафа Шакирова, человека среднего возраста, средней комплекции и средних способностей, с круглым, всегда улыбающимся лицом. Такого редакторского Чичикова. На первой же редколлегии в январе 1997-го Раф стал нам рассказывать, как мы должны упроститься. И научиться писать нераспространенными предложениями. На этой фразе Максим Соколов, который мирно дремал со мной рядом, проснулся: «Е…тыть! Да это ж всего сложнее! Это как Пушкин писал!..»

Рафова арифметика свое дело делала, газета неуклонно упрощалась, это стало бросаться в глаза. И тогда к бессменному первому заместителю главного редактора при всех главных редакторах Daily Леониду Злотину обратились потанинские люди с предложением выпускать ту газету, которая была раньше. Мол, начальство ваше хочет, чтобы вы портились, а мы, читатели, не хотим. Денег у нас тьма, уходите, спасайтесь, забирайте кого хотите, делайте что хотите. И мы сделали «Русский телеграф».

Нас тогда ушло из «Коммерсанта» человек сорок. Подтянулись разные хорошие люди со стороны, я привел прекрасную Евгению Пищикову, для «Телеграфа» стала регулярно писать Татьяна Толстая. Это была, наверное, лучшая редакция во главе с умнейшим, добрейшим, интеллигентнейшим Злотиным. Первоначально мы планировали делать Daily до Рафа, но этого, слава богу, не вышло. Никакой утопии для новых русских в «Телеграфе» не возникло. Получилась первая русская газета для буржуазной интеллигенции и интеллигентной буржуазии. Первая и последняя. И она просуществовала чуть больше года — осенью 1998-го, в разгар кризиса, «Телеграф» выходить перестал.

Максим Ковальский

тогда сотрудник отдела рерайта, сейчас главный редактор журнала «Коммерсант-Власть»

Про первый номер газеты «Коммерсант Daily» я единственное, что помню, — он не вышел. Я так предполагаю, что Яковлев это с самого начала задумал, но никому не говорил, — и все это было представлено так, что номер не выходит, потому что редакция не справилась. Все плохо поработали, все плохие, все говнюки. И я помню, все сидели и понимали, что мы обосрались. Обросрались и не соответствуем занимаемым должностям. Я помню все эти ежедневные разборы номера. То, от чего люди просто трепетали. У Яковлева был кабинет — этакой каминный зал Дома Союзов в огромном мансардном помещении. Там стоял овальный стол, а он сидел вдалеке. Ну то есть как у некоторых советских руководителей был принцип: пока идешь по красной ковровой дорожке до стола, ты либо двинешь коньки, либо что-то все-таки придумаешь. И вот сидят за этим столом человек пятнадцать, редакторы отделов, все взрослые. Я там бывал, когда Лена Нусинова, наш начальник рерайта, была в отпуске. Как это происходило. Яковлев листает газету, стикер на каждой заметке, про которую он хочет что-то сказать, маркером все разрисовано. Яковлев говорит тихо-тихо, а в зале этом мансардном еще и акустика своеобразная, — как-то оно так слышно даже не ушами, а внутренними органами. Информация стынет в жилах. Я не склонен о людях хорошие вещи говорить, обычно всякие гадости, но есть несколько человек, и среди них Яковлев первый, он какие-то вещи делал гениально. И не то чтобы он был гением поэтическим — и вдруг поражал каким-то словом, — он брал другим. У него была идея, он к ней шел, он отличал главное от второстепенного, он под это все выстраивал, он отбрасывал лишнее, он контролировал ровно столько, сколько нужно, а потом отпускал, чтобы оно шло само. Он все это очень хорошо чувствовал. Просто великолепно.

Много было всего такого, за что стыдно. Помню, я долго-долго редактировал одну заметку, она была очень плохая, настоящая руда про экономическую политику, про которуя я сам ничего тогда не понимал. И заголовок был такой — «Мнение властей». Ну, автор был свежим парнем, только что взятым. И понятно, конечно, что такого заголовка быть не может, — к этому времени я стал более или менее соображать, какими в «Коммерсанте» должны быть загловки. Я убил час, наверное, чтобы разобраться и выправить текст, и забыл про заголовок. И ее сверстали на второй полосе в верхнем левом углу, как открытие. И еще кегль там крупнее, и поэтому заголовок этот больше, чем все, и — «Мнение властей» на следующий день. Ну вот это такое позорище, такое стыдобище! С одной стороны, да, газета, и читают ее всего день, но с другой стороны — нагадил в вечность.

Есть распространенный исторический анекдот, что в «Коммерсанте» был заголовок «Чикатило плохо кончил». Не был. Я лично снял этот заголовок. Была заметка про суд над Чикатило, и отдел преступности сдал мне на рерайт заметку. Мы, естественно, все посмеялись. Тут как раз проходил Яковлев, мы опять посмеялись. Но потом я сказал, мол, Володь, ну, ты понял, я его снимаю. И заменил на какой-то информационный заголовок.

ТВ-6. 1 января 1993

Бывший зампред Госкомитета по телевидению и радиовещанию Эдуард Сагалаев в сотрудничестве с американцем Тедом Тернером и компанией «ВИД» запускает на шестой кнопке канал ТВ-6 — первый в России, в полной мере специализирующийся на развлекательном вещании. У ТВ-6 нет собственной службы новостей — зато есть женское ток-шоу «Я сама», криминальные новости «Дорожный патруль» и юмористическая «О.С.П.-студия». ТВ-6 просуществует все 90-е; в 2001 году новый владелец канала Борис Березовский назначит генеральным директором телеканала Евгения Киселева, который приведет на канал разогнанную команду НТВ; в 2002-м по решению суда вещание будет остановлено навсегда.

Эдуард Сагалаев

президент Московской независимой вещательной корпорации (1992–1996)

Тогда кто угодно мог выиграть неожиданно лицензию, просто — на страсти. Очень много было нового и любопытного. Я никогда не забуду человека по имени Иосиф Гольдин. Большинство из тех, с кем он сталкивался, считали его городским сумасшедшим, но тем не менее ему удавалось прорываться на достаточно высокий уровень. А надо сказать, что человек этот был невероятно, как сейчас говорят, креативный и невероятно раскрепощенный. У него были блистательные идеи, и он сумел заразить этими идеями нескольких серьезных людей. Скажем, развитие телемостов, которое возникло в то время, в чем-то обязано и этому человеку. У него были глобальные идеи с помощью телемостов связывать страны и континенты, в одно и то же время поводить какие-то позитивные объединительные акции, которые могли работать на какие-то божественные задачи. Например, чтобы все люди разных конфессий в одно время собирались у экранов телевизоров и молились за спасение человечества, за доброту и любовь. И в то время, время романтизма в России, такого рода идеи находили спрос.

Мы стали делать канал с американцами. Сначала это была мечта идиота, а потом я понял, что за все придется платить. А самое главное разочарование было в том, что американские партнеры, за исключением самого Теда Тернера и нескольких человек, относились к нам как к папуасам: нам предлагали бусы за то, чтобы освоить потенциально очень богатый российский рынок. Сказывалось это в мелочах. Приезжает человек и говорит — вот, привез «Улицу Сезам». И я так понял, что он привез этот сериал, чтоб мы его могли показать в России. Оказывается, он нам привез ноу-хау, то, что сегодня называется «формат», и то, что сегодня все покупают. А тогда я оскорбился на то, что он нам привез формат, чтобы наши люди посмотрели и научились, как это надо делать. Для меня тогда это было оскорбительно, потому что я понимал, что есть «Что? Где? Когда?», «КВН», «От всей души», еще что-то и нам нужны деньги, чтобы делать программы, а не программы, чтобы мы научились, как их делать.

Отрывок из передачи «Я сама»

Михаил Шац

ведущий юмористической передачи «О.С.П.-студия»

На канале «ТВ-6 Москва» мы появились, когда продюсеру Александру Акопову пришла в голову собрать со всей страны поколение кавээнщиков, начинавших перерастать формат КВН. Первым большим проектом этих людей стала программа «Раз в неделю», предтеча «О.С.П.-студии». А в 1996-м мы собственными силами запустили «Назло рекордам!?», «О.С.П.-студию» и «33 квадратных метра».

Идеи приходили по-разному. Демидов в свое время позвал Васю Антонова и Сережу Белоголовцева и сказал, что у него есть энное количество часов смешной спортивной хроники: «Сможете придумать, как это использовать?» Так возникла «Назло рекордам!?» — передача, которая, на мой взгляд, вообще не имеет никаких аналогов, нигде. С «О.С.П.-студией» приблизительно такая же история. Нас никто не просил использовать какой-то реальный материал, «перевести» иностранные шоу — это просто был такой наш взгляд на телевидение, на жизнь. По сути, это можно назвать российским вариантом «Saturday Night Live».

Татьяна Лазарева в «О.С.П.-студии», 1996 год

На политические реалии времени мы особого внимания не обращали. Я до сих пор помню, что, допустим, в «черный вторник» у нас спокойно шли съемки. Потому что «черный вторник» был черным для тех, у кого были деньги какие-то. А мы очень мало это все понимали — мы были молоды, абсолютно безответственны. И мы развлекали людей, говоря обо всем — и о Ельцине, и о Сосковце, и о многом еще. И, пожалуй что, без страха и упрека. В этом смысле мы явно находились в более выгодном положении, чем современное российское развлекательное телевидение.

Спустя 15 лет, работая на другом канале, который тоже считает себя развлекательным, я понимаю: канал «ТВ-6 Москва» был чрезвычайно творческим. Там было огромное количество талантливых людей, которые делали что-то новое. Каналом руководили не финансисты, а творческие люди. Не было продюсеров, которые приходили и говорили: «Это, может быть, и ничего, но что-то очень рейтинг низкий». Говорили: «Вот это смешно, это круто — а вот это не очень». И это очень, очень большая разница между тем телевидением и этим.

Заставка передачи «О.С.П.-студия»

«Сегодня». 23 февраля 1993

Бывшие журналисты «Независимой газеты» выпускают первый номер газеты «Сегодня» — первый медийный опыт олигарха Владимира Гусинского. Успех «Коммерсанта» команде повторить не удастся, зато культурный отдел «Сегодня» станет одним из лучших за всю историю российских медиа. Газета просуществует до 2001 года и закроется во время разгрома «Медиа-Моста».

Дмитрий Остальский

главный редактор газеты «Сегодня» (1993–1996)

Первый медиапроект Гусинского начинался со знакомства с ним Михаила Леонтьева. Кто кого на что уговорил, я не берусь говорить. Что касается нас, то возникла напряженная ситуация в «Независимой», хотелось куда-то вырваться и начать что-то другое. Я сразу могу сказать, что я, скорее всего, главным редактором стал не потому, что я самый буйный, настоящих буйных мало, а просто как некая компромиссная фигура внутри коллектива, которая всех более-менее устроила.

Назовем вещи своими именами: у нас была команда — и у нас было огромное желание и наше представление о журналистике. У нас не было одного: денег. У Гусинского были деньги, очевидно, было желание нечто такое создать, он же театральный режиссер по образованию, человек творческий, креатив — это его. И то, что он взялся за СМИ, — ничего особо удивительного в этом нет. Ему хотелось что-то родить. Что-то, может, необычное для того времени, для бизнеса, чтобы кто-то создавал СМИ некое, это было, по-моему, новым совершенно. Ну вот что-то ему хотелось создать. Это я предполагаю, не могу знать. И у него были деньги. Вот эти три вещи соединились: наше желание нечто создавать, желание Гусинского тоже нечто создать и его деньги.

У нас изначально было установлено правило, что непосредственно в редакционную политику Гусинский и его партнеры не влезали. Естественно, мы совершенно сознательно и добровольно приняли правило, что мы никак не можем касаться «Моста» — ни в хорошем плане, ни в плохом. Просто не существует его в информационном поле. Гусинский эту позицию поддерживал всячески: никаких его интервью или его людей в нашей газете. Единственное, в чем мы все время сталкивались носами, — это когда мы нападали на его партнеров. Но отдаю ему должное, он нас защищал всячески и в обиду все равно никому не дал.

«Независимая газета» уже не была совком, «Коммерсант» уже не был совком. Уже начинались складываться традиции несовковой журналистики. Они проявлялись в желании свободы от какого бы то ни было давления, в своих представлениях о честности. Есть факт — надо его комментировать. Комментировать не в смысле — хорошо это или плохо, а куда это может привести и так далее. Вообще, журналисты заняли нишу среднего класса. Его же тогда не было. Были первые олигархи и беднейшая часть нашего населения, пострадавшая от всех реформ. Единственная часть общества, которая поддерживала либеральное направление в политике, направление Ельцина–Гайдара, были журналисты. Почему? Они получили (я не говорю о материальном, хотя кто-то, наверное, здесь тоже что-то получил) свободу в профессии. Это может быть значительно важнее, чем какие-то материальные стимулы. Реформаторское направление начала 90-х годов в значительной степени держалось на поддержке журналистского сообщества.

Газета «Сегодня» заканчивалась два раза. Первая газета, о который мы с вами и говорим, 1993–1996 годов закончилась, потому что изменилось время. Это фундаментальный фактор. Выборы господина Ельцина счастливо прошли, у крупного капитала газет появилось уже много. Но тому же Гусинскому прежняя газета «Сегодня» стала не так интересна хотя бы потому, что мы были убыточны, мы были слишком дорогой игрушкой. Перестройка газеты пошла под лозунгом выхода на эффективность. Когда мы разговаривали по поводу моего ухода с Владимиром Александровичем, он мне сказал: «Ну ты же не будешь менять газету в ту сторону, куда я хочу». И мы мирно разошлись. Менялось время, нужна была другая газета. Одно время ее лихорадило, потом пришел Миша Бергер, мною глубокоуважаемый. Он скомпоновал, на мой взгляд, вполне приличный продукт, но это была другая газета. А умерла она вместе с кончиной «Медиа-Моста», ее просто ликвидировали. Дмитрий Бирюков, руководитель холдинга «Семь дней», тоже всегда тяготился убыточностью издания, которое вечно брало у холдинга деньги. И как только представилась возможность, он ее с радостью закрыл. Я его понимаю. Если человек занимается бизнесом, а у него пусть и красивая, но дорогая игрушка, он ее продаст, а в худшем случае выбросит.

«Новая газета». 1 апреля 1993

Несколько десятков журналистов во главе с Дмитрием Муратовым уходят из «Комсомольской правды» и создают «Новую газету» (первоначально — «Новая ежедневная газета»). Постепенно «Новая» начинает специализироваться на журналистских расследованиях, жестко критикующих действия власти — от военных преступлений в Чечне до коррупции; в путинскую эпоху газета станет главным печатным рупором самого непримиримого крыла либеральной оппозиции. Журналистку «Новой» Анну Политковскую убьют в 2006 году; еще несколько сотрудников газеты тоже погибнут, на некоторых будут организованы покушения. В 2009-м новый президент Медведев даст Муратову интервью и сообщит не под запись, что это потому, что «они никогда никому ничего не лизали».

Дмитрий Муратов

главный редактор «Новой газеты» (1993 — настоящее время

— Ваш коллектив в свое время откололся от «Комсомольской правды». То есть вы первый в постсоветской истории уникальный журналистский коллектив, да?

— Наверное, это единственный в истории удавшийся раскол. Нас тогда ушло сорок человек, но при этом никакого человеческого конфликта не было. Просто те, кто остался, хотели делать таблоид, а мы хотели делать не таблоид.

— Деньги вам на ваш стартап кто дал?

— О деньгах мы думали в последнюю очередь, потому что уходили-то мы великие — из газеты с 22 миллионами экземпляров тиража. Ушли на собственном взлете — Зоя Ерошок, Леонид Никитинский, Сережа Кушнерев, который сейчас делает программу «Жди меня», нами же тогда и придуманную. И первые деньги были очень простые — мы, несколько сотрудников и друзей газеты, просто внесли по тысяче долларов. Первый номер вышел на эти деньги. Потом зарплату подолгу не платили, кашу варили общую, сидели в трех комнатах в «Московских новостях» на «Пушкинской», эти три комнаты нам Лен Карпинский (главный редактор МН. — Прим. ред.) с широкого плеча абсолютно бесплатно отдал. Первые компьютеры нам подарил Горбачев, получив какую-то очередную премию.

— То есть с Горбачевым, который теперь ваш акционер, вы с самого начала дружили?

— Да, мы подружились, когда в 1991– 1992-м в «Комсомолке» мы с Юрой Сорокиным (он теперь делает газету «Мой район») вели рубрику «Раз в месяц у Горбачева»: только что ушедший президент комментировал для нас события месяца.

— «Новая ежедневная газета» в 1994 году не производила впечатления бедного издания. Выходила каждый день, было множество приложений.

— Это понты были, тогда гуляло слово «капитализация», которое их и обозначало. И мы делали это вполне умело. Но в феврале 1995 года из-за гигантских долгов по типографии газета закрылась, мы не смогли ее дальше издавать.

— Но уже во второй половине года возобновили выход. Кто деньги дал?

— Партнеры у нас были — такой золотопромышленник Вайнберг, он дал первые две машины «таврия» и какие-то деньги на счет, и такой консультант Инкомбанка Анатолий Блюдин. И еще с самого начала в наш наблюдательный совет входил и всегда нас поддерживал Григорий Явлинский.

— «Новая газета» все-таки не сразу стала таким общественным институтом, как теперь. Когда «Новая» стала «Новой»?

— Летом 1996 года мы, честно всех предупредив, что обещать ничего не можем, что денег у нас нет и платить, наверное, сможем не всегда, пригласили нескольких новых сотрудников: Щекочихина из «Литературной газеты», Сашу Минкина. Тогда же пришел майор Измайлов (военный обозреватель «Новой». — Прим. ред.), даже не то что пришел — он уехал в Чечню на войну вместе со своими призывниками. Кроме того, за пару лет при помощи генпрокуратуры мы из Чечни освободили 171 солдата и заложника. И как-то постепенно вокруг этой газеты стала складываться лояльная аудитория. Аудитория, которая умнее нас самих.

— При раннем Путине, прямо сразу в 2000 году, в судьбе газеты тоже что-то вдруг изменилось — вы как-то сразу не встроились в информационную вертикаль, чуть ли не единственные.

— У нас не было ничего личного против Путина, просто двое наших (ныне, кстати, работающих на ФСБ) журналистов подготовили очень серьезный материал о бизнесе питерской мэрии в те времена, когда там работали Путин и его друзья. Я отправил запрос в пресс-службу Путина, та долго тянула, не давала ответа — в общем, сотрудничества не получилось. Кроме того, мы с самого начала занимали достаточно жесткую позицию против чеченизации России. Знаете, Дудаев хотел отделить Чечню от России, а Кадыров присоединил Россию к Чечне. И потом уже появились обозреватели, которых я считаю святыми людьми — прежде всего, Политковская и Латынина. Мне все говорили: надо стройными рядами идти за Путиным, но мы хотели быть суверенными.

Фотография: Евгений Павленко/«Коммерсант»

Обозреватель «Новой газеты» Анна Политковская была застрелена в подъезде собственного дома 7 октября 2006 года. Ни исполнители, ни заказчики по-прежнему не найдены

— Суверенными все хотели быть, но всех ведь съели и раздавили, а вас нет.

— Нас и съели, и раздавили по большому счету. С 2000 года мы потеряли Игоря Домникова, Юру Щекочихина, Анну Политковскую, Настю Бабурову и Стаса Маркелова, который вел 40 наших дел в судах, и Наталью Эстемирову, которая была нашим очень серьезным информатором и источником. И я хотел закрыть газету, потому что она уже стала опасна для работающих в ней людей — это было после убийства Политковской. Только воля акционеров и редколлегии мне помешала. Лебедев с Горбачевым очень жестко высказались, и мнение редколлегии первый раз не совпало с мнением главного редактора — решили, что надо выполнять контракт с читателем.

— А потом наступил 2008 год, и многих смутило ваше такое заигрывание с Дмитрием Медведевым, вот эта фраза про «никогда не лизали» и прочее.

— Прежде всего я должен сказать, что фраза Медведева про «не лизали» была сказана им вне интервью, для публикации не предназначалась и утекла неизвестными мне путями. А так — Медведев лучше, чем не Медведев, и я за эти три года ни в чем обратном не убедился. Главный счет, который ему можно предъявить, — это издевательство даже не столько над Ходорковским и Лебедевым, сколько над их родными и близкими. Но когда снимаются заместители министра внутренних дел, замешанные в огромных коррупционных скандалах, включая дело Магнитского, о чем «Новая» не раз писала, когда принимаются популистские, но правильные решения типа отмены техосмотра — почему я, как русский интеллигент, должен быть против только потому, что это сказал президент? Меняется же атмосфера, разве вы не видите?

Интервью: Олег Кашин

НТВ: начало. 10 октября 1993

На Пятом канале в вечернем эфире выходит информационная программа «Итоги», производит которую телекомпания НТВ, созданная Игорем Малашенко, Евгением Киселевым и Олегом Добродеевым; там же начинают показывать «Намедни» и ежедневные новости «Сегодня». Вскоре НТВ по президентскому указу оккупирует вечерний эфир четвертого телеканала; в конце 96-го компании будет принадлежать все эфирное время на четвертой кнопке. В России появляется первое независимое информационное телевидение.

Евгений Киселев

основатель и председатель совета директоров НТВ (1993–2000), ведущий программы «Итоги» (1993–2003)

Идея НТВ была очень простая. В начале девяностых телевизионный пейзаж стал меняться. Стало ясно, что помимо первого и второго канала рано или поздно возникнут и другие. Четвертый канал по очень сложной схеме был поделен между первым и вторым — при этом ни тот ни другой канал не имел ни сил, ни времени, ни желания там что-то делать всерьез. Короче, возникла идея, что там должна появиться частная телекомпания, независимая от государства. Об этом думали бывшие взглядовцы во главе с Листьевым и Любимовым, об этом думали люди, которые к тому времени были состоявшимися продюсерами, — но страшно было оторваться от этой мамки, от государственного телевидения. Мы решили пойти к Владимиру Гусинскому с этим предложением. Именно к нему — потому что он уже начал к тому времени издавать газету «Сегодня» и собрал там самых ярких молодых московских журналистов. Там был и Сергей Пархоменко, и Михаил Леонтьев, и Татьяна Малкина, кого там только не было. Лично меня это подтолкнуло к тому, чтобы поговорить с Гусинским. Это был потрясающий, памятный день. Я позвонил Сергею Звереву, заместителю Гусинского по работе с прессой, и сказал: «Сергей, передо мной лежит «Сегодня», замечательная газета у вас получилась. Что-нибудь подобное в области телевидения у вас нет желания сделать?» Он сказал: «Так. А с кем? О ком идет речь?» «Речь идет обо мне и Олеге Добродееве». Он сказал: «Приезжайте немедленно». Мы приехали. Поговорили еще пять минут, он сказал: «Ребят, вам нужно говорить не со мной, а с Гусинским». От первого телефонного звонка до разговора с Гусинским прошло часа полтора или два. А еще через час в кабинете у Владимира Александровича кипело совещание: он тут же собрал юристов, финансистов, раздал всем задания, одни писали бизнес-план, другие — бюджет, третьи — штатное расписание, название, уставной капитал. Тут мы поняли, что попали.

Выпуск «Итогов» об путче в октябре 1993 года

Леонид Парфенов

ведущий программы «Намедни» (1993–2004)

Первая программа «Намедни» была еще в 1990-м на АТВ. Возникла она из желания писать и читать тексты-пассажи. Чтоб твои новости можно было цитировать. Название программы было вполне функциональное: ежедневными новостями я никогда не занимался, а «намедни» — это то, что на днях, актуально, но не с пылу с жару. Ну и смачное русское слово. И с иронией некоторой вроде. В 1993-м я пришел на НТВ. Тогда туда шли все, кто не хотел больше работать на гостелевидении. Меня позвал Игорь Малашенко, бывший первый зампред в «Останкино», которого я знал как единственного понимающего дело начальника. В бывшем СЭВе в его кабинете шел ремонт, стояло два стола и один телефон лилового цвета. Трубку снимала секретарша и передавала ее боссу. Но меня это не смущало. К тому же все быстро раскрутилось. И на НТВ «Намедни» с 1993-го — это неполитические новости за неделю. Политические были заняты флагманами эфира, «Итогами» и «Сегодня». Программа «Итоги», якорная на старом НТВ, выходила в эфир, не имея аналогов, лет восемь. Правда, когда конкурент возник, Доренко, то «Итоги» проиграли. Лужков и Примаков, которых нерьяно поддерживало НТВ, были разгромлены рьяным телекиллером. Но величавости «Итогов» это не поколебало.

Фильм про «Намедни»

Евгений Киселев

Одной из фишек «Итогов» было то, что в программе было очень много экспертов. Мы искали людей. Язык, как говорится, до Киева доведет — спрашивали у друзей, знакомых. Мы все в прошлом — выпускники разных гуманитарных факультетов МГУ, и среди наших бывших соучеников были специалисты, работавшие в различных академических институтах и центрах. Звонишь по знакомым, спрашиваешь… В итоге у нас образовалась панель постоянно выступавших в программе экспертов, среди которых кого только не было. И впоследствии получилось смешно: где-то через год позвонили из администрации президента, от Ельцина, и сказали: «Вы не могли бы нам предоставить списочек экспертов, которые у вас выступают в программе? Фамилии, имена и отчества, номера телефонов». Прошло две недели, и все наши эксперты как миленькие сидели на заседании Президентского совета, который как раз первый раз собрался в обновленном составе. Все до одного вошли.

Артемий Троицкий

директор музыкального вещания НТВ (1994–1996)

Тогда на НТВ, конечно, была очень просвещенная и веселая публика. Был Леня Парфенов, был Игорь Малашенко — такой чисто западного типа гендиректор, творческий менеджер. Я бы вообще сказал, что он там был лучшим профессионалом, — и он мне и всем остальным говорил, что его мечта — создать русский CNN. Я на НТВ пришел с ВГТРК, где превратился в огородное пугало, потому что заворачивал каких-то попсовых артистов, а потом обнаруживал, что они пролезли в эфир в обход меня, — ну и мне это, конечно, быстро надоело. На НТВ я, впрочем, пал жертвой иной тенденции — не совковой, а уже западной. Для них в абсолютном приоритете были программы информационные и политические. Дальше шли кинофильмы и сериалы, дальше — спорт, ну и на суверенном последнем месте была музыка. Я оказался в очень унизительном положении высокого профессионала второго сорта. Притом что, скажем, этот формат, который потом институциализировал Эрнст под названием «Старые песни о главном», когда молодые люди поют старые песни или дуэтом с немолодыми людьми, все это, вот буквально все было придумано нами с Парфеновым для празднования нового, 1995 года.

Cosmopolitan. Май 1994

Издательский дом Independent Media, основанный голландцем Дерком Сауэром, выпускает первый номер российского издания журнала Cosmopolitan. Начинается история отечественного женского глянца.

Дерк Сауэр

владелец Independent Media

Я работал журналистом с восемнадцати лет, был главным редактором большого еженедельника в Голландии, но издателем никогда не был. Все получилось более-менее случайно. Мы начали с совместного предприятия с Союзом журналистов в 1990-м, что почти было катастрофой. Они были кем угодно — бывшими кагэбэшниками, кем-то еще, — но не журналистами. И они не были заинтересованы в том, чтобы работать всерьез. Но мы все-таки издали первый глянцевый журнал в России. Коммерчески это был большой провал. Совместное предприятие рухнуло, компания, на которую я тогда работал, решила порвать все связи с Россией. Но мне тут очень понравилось! Здесь было интересно, здесь вершилась история — гласность, Горбачев. И люди были мне симпатичны. О легких деньгах речь не шла — я ничего не зарабатывал. Я потерял все, должен был продать дом в Голландии, чтобы вложить сотню тысяч в лопнувший проект. И тогда мы запустили The Moscow Times. Не было интернета, не было спутникового телевидения, ничего, никакой информации о том, что происходит. Единственное, что ты мог делать, — слушать радио Би-би-си. Я не говорил по-русски, поэтому у меня не было вообще никакого понимания, где я нахожусь. И я подумал: если бы я не возражал против англоязычной газеты здесь, то другим экспатам, наверное, она тоже может быть нужна.

В первые два года мы не сделали ни копейки. Мы действительно не знали, как все это должно работать. Рынок не был развит, не было распространения, ничего не было. И конечно, у нас были разные происшествия. Редактор Playboy был застрелен — прямо напротив моего офиса.

Все были очень счастливы по поводу The Moscow Times, но денег никаких это не приносило. И тогда Элен, моя жена, спросила меня, почему бы нам не попробовать запустить Cosmopolitan. И это нас спасло. Если бы мы не запустили Cosmopolitan, мы бы завязли в долгах.

Елена Мясникова

главный редактор Cosmopolitan (1994–2001)

В 1994 году мы стали буквально преследовать корпорацию Hearst и просить их встретиться с нами и дать лицензию на Cosmopolitan. Тогда ведь можно было выбирать что угодно — в России не было ни одного западного бренда, кроме «Бурды». Cosmopolitan казался самым естественным вариантом: это вообще самый мощный на свете журнальный бренд, он открывает, создает рынки. Но наша компания была очень маленькая, никто нас не знал. Нам повезло: представители Hearst приехали в Москву закрывать газету «We/Мы», их совместное предприятие с «Известиями», и нам удалось с ними встретиться и убедить, что делать это должны именно мы и именно сейчас.

На первой обложке был вынос «Секс или шоколад?». У Cosmopolitan практически на каждой обложке есть слово «секс» — по тем временам это воспринималось как провокация. Не было секса как части жизни, о которой можно говорить в приличном обществе. И шокировало то, что журнал высокого качества, с отличными печатью, бумагой, фотографиями, ставил на обложку слово, которое обычно прятали под стол.

Безусловно, можно сказать, что Cosmopolitan повлиял на целое поколение. Его покупали даже не столько ради косметики, парфюмерии и шопинга — хотя на внешний вид он тоже очень влиял. У нас тогда продавалась подпольная косметика цветов «вырви глаз», которая наносилась как индейская боевая раскраска, а мы писали, что это выглядит не очень. И довольно быстро все изменилось. Но главным образом Cosmopolitan покупали все-таки из-за статей про отношения и карьеру. Было огромное количество писем от девушек, которые начали свой бизнес. Одно я помню очень хорошо. У нас вышла статья «Как начать свое дело»: там на конкретном примере рассчитывалось, сколько денег нужно на какой-то простой бизнес типа парикмахерской. Была названа некая сумма в качестве стартового капитала, не помню точно, допустим, 60000 долларов. И вот девушка пишет: я прочла статью в Cosmopolitan, набрала 6000 долларов и открыла пекарню — или что-то в этом роде. Потом в годовщину бизнеса она заглянула в статью, которая положила начало ее новой жизни, и обнаружила, что пропустила ноль. И стартовый капитал должен был быть в десять раз больше.

У «Коммерсанта» тогда уже был журнал «Домовой», где постоянно печатались статьи о том, какой вилкой и ложкой что надо есть, как повязывать галстук, когда можно, а когда нельзя расстегивать пиджак. Ну а мы писали про прокладки и тампоны, про то, что высота каблука может быть поменьше, бесконечно много писали про контрацепцию. Азбучные вещи. И в этом, в частности, была наша миссия. Уровень абортов был запредельный, сексуальная безграмотность — чудовищная. Мы не все материалы писали сами, что-то заказывали психологам и потом внимательно вычитывали. Многие психологи легко разбрасывались советами вроде «Не подарил тебе цветы на праздник — брось его». И одна такая фраза могла сломать жизнь. Потому что многие делали ровно так, как сказал Cosmopolitan, жили по этому журналу. Сейчас этим никого не удивишь, но тогда решение, что журнал будет обращаться к читателю на «ты», далось мучительно. Для меня самой это было шоком: казалось диким говорить «ты» кому-то, кроме членов моей семьи. Весь первый номер был шоком. Какая-то оглушительно красивая западная модель на обложке, мелованная бумага и русские буквы рядом — все казалось ужасно странным. Понимаете, люди, которые делали этот журнал, ведь не были cosmo girls. Мы не воспитывались на журнале Cosmopolitan, мы воспитывались на Чехове и Толстом, поэтому нам самим через многие свои привычки пришлось переступить. Мы всегда следили за тем, чтобы в журнале присутствовала ирония, — иначе можно впасть в менторский тон. Допустим, пишем, как пережить уход молодого человека, есть 10 пунктов, а одиннадцатый такой: «Если ничего не помогает и хочется сидеть и плакать, поплачь». И сразу понятно, что эти советы не догма, не Священное Писание.

Я однажды давала интервью на радио, и был вопрос: мол, ваш журнал читают секретарши. Понятно, что журнал, у которого аудитория 7 миллионов, читают не только секретарши. Но меня возмутила постановка вопроса: разве этого надо стесняться? Секретарша — это что, проститутка, наркоманка? Почему я должна оправдываться? Нам часто говорили, что мы пишем сказки, что многое недоступно. Понятно, что девушка 1994 года отличается от нынешней. Тогда она была похуже одета, похуже накрашена, похуже причесана. Но главные вещи — секс, отношения, дружба — никуда не делись, они все те же самые, они вечные

Артемий Троицкий

редактор-основатель Independent Media

Вся профессиональная глянцевая история началась с прибытия в нашу страну Дерка Сауэра. Он приехал из Голландии с некоторой суммой денег, полученной от каких-то голландских гуманитарных фондов, и с миссией начать в абсолютно нецивилизованной в отношении медиа России новое журнальное дело. Первым делом он основал издание под названием Moscow Magazine — это был уже вполне глянцевый журнал, по формату где-то между городским изданием, экспатским и изданием типа Time, выходил одновременно на русском и английском. Через три-четыре года Дерк стал выпускать ежедневную газету The Moscow Times — а следующим уже был запущен первый стопроцентно глянцевый проект, русское издание Cosmopolitan. Он был первым, он же был и остается самым прибыльным и успешным глянцевым журналом в Российской Федерации. Никого другого даже рядом не стояло. Сауэр вообще абсолютно выдающийся человек. Я считаю, что со времен голландцев, которых Петр I привез, таких важных голландцев у нас в стране и не было. Сауэр реально создал глянцевую индустрию в стране, и самое удивительное — то, что он сделал это, пользуясь исключительно западной рецептурной книгой. Я могу сказать абсолютно точно: Дерк никогда не давал взяток, не практиковал откаты, не лизал ботинки начальству, не вступал в сговор с бандитами. В этом смысле он уникум. При этом он реальный скромняга, избегающий публичности, хотя это такой герой медиабизнеса, что все Яковлевы-Шмяковлевы по сравнению с ним — мелкие авантюристы.

При всей очевидной форматности и ограниченности «Космо», особенно в первые годы, сыграл, я считаю, огромную роль в промывании мозгов и коррекции менталитета русских девушек. Речь не только о том, что он научил их пользоваться тампаксами, — что, кстати, тоже важно. Главное — что он научил наших традиционно заскорузлых женщин чувствовать себя намного автономнее по отношению к мужчинам. Понимать, что девушка — не только охотница за женихами с перспективой быть за оным как за каменной стеной; что можно жить собственной веселой жизнью. Не только быть использованной мужчинами, но и самой ими пользоваться. В этом смысле «Космо» произвел если не революцию, то как минимум бескровный переворот в девичьих головах

Основными темами Cosmopolitan были и остаются отношения и секс

Дерк Сауэр

владелец Independent Media

Я никогда не менялся. Я до сих пор тот же, каким был, когда сюда приехал. Я стараюсь быть таким же открытым. Мне до сих пор нравятся журналы, это моя страсть. Если они приносят деньги, это классно, если нет — не такая уж это и проблема. Когда я запускал «Ведомости», я никогда не думал о том, что они будут приносить деньги, никогда! Я просто хотел создать хорошую независимую газету на русском языке, хотелось сделать что-то новое. Мы честны со своей аудиторией, мы не играем с ней в игры, мы не вовлечены в грязные дела, во взятки. И это — секрет нашего успеха, я думаю. Если вы хотите делать большие деньги, вам надо идти в нефтяной или газовый бизнес. Для меня моего бизнеса достаточно.

Мы конкурируем с «Коммерсантом», за спиной которого Усманов с кучей денег. Мы конкурируем с Прохоровым, у которого тоже большие деньги. У них — большие карманы, зато мы более креативны. В этом и есть наше спасение. Мы всегда платим чуть меньше, чем в других медиакомпаниях в России, у нас тут не сильно высокие зарплаты. Но мы известны высокой степенью свободы. Если ты работаешь ради денег — ищи другие места, которые поддерживаются олигархами. А здесь у тебя есть свобода. Ты можешь писать что хочешь.

У меня до сих пор нет российского паспорта. Я очень-очень голландский гражданин. Вероятно, если мы попробуем купить «Комсомольскую правду», нам не дадут это сделать. Им не нужны иностранцы. Очевидно, есть много «стратегических предприятий», которые мы, как иностранцы, не можем купить. Но я не против. Мы можем делать наши собственные вещи. И вообще я заинтересован гораздо больше в создании новых брендов, чем в покупке старых советских.

У меня есть медийный бизнес и в Голландии, и в Англии; в России работать легче. Прежде всего потому, что рынок гораздо более динамичный. И люди здесь гораздо более гибкие. Поменять редактора или уволить кого-нибудь в Голландии очень сложно, не только по закону, но и потому что ментальность людей другая. В России нет четкого графика. Люди могут прийти в офис в 10 утра и уйти в 11 вечера, если надо. А в Голландии они приходят в 9 и уходят в 5. И очень быстро находят поводы пожаловаться на что-нибудь. Уровень журналов здесь тоже определенно выше. Русский Cosmopolitan и русский Esquire — лучшие Cosmo и Esquire на земле. В этом можно убедиться, приехав на мировые журнальные конференции. Очень высокий уровень, очень. Это еще и потому, что у нас очень молодое поколение и очень амбициозное. Здесь можно сделать карьеру очень быстро. Здесь можно быть в 20 с небольшим главным редактором. В Европе это невозможно.

У нас никогда не было особых проблем с государством — разве что регулярные налоговые инспекции, которые переживают все. А так ничего не могу вспомнить. Я думаю, они знают уже, кто я такой. Я здесь уже 20 лет. Я действительно люблю Россию. Мы критикуем, не согласны со многими вещами. Но мы всегда поддерживаем Россию. Мы никогда не уходили — переживали здесь кризисы, трудные времена, но оставались. Ну и кроме того, мы голландцы. Из маленькой такой страны. Мы не американцы, не империалисты. Мы просто классные парни.

«Максимум». 1994

На принадлежащую американцам радиостанцию «Максимум» приходит в качестве программного директора Михаил Козырев. «Максимум» становится самым модным радио страны.

Михаил Козырев

программный директор радио «Максимум» (1994–1998)

Когда я пришел на «Максимум», основным звуком эфирного пространства был статический белый шум. Там вообще ничего не было. Ну почти. Если ты был врубающийся чувак, тебе нужно было слушать «М-Радио». А если лох мейнстримный, тебе надо было слушать «Европу Плюс». Причем «Европа Плюс» задавала универсальную манеру разговора диджеев в эфире. Главным там было беззаботное п…добольство, единственной задачей которого являлось любым способом связать предыдущую песню со следующей. Ну и плюс вот эта интонация: «Мы надеемся, что у вас всех замечательное настроение! Какое превосходное утро сегодня, страна!» Так что, когда мы делали «Максимум», сразу было понятно, против чего мы идем.

На территорию России тогда вторглись из внешнего мира две страны — французы владели «Европой Плюс», а американцы «Максимумом». И те и другие использовали слово «формат» в каждом втором предложении. У меня был консультант, так он говорил: «Давай сначала обозначим форматообразующие категории». Что это значило? Что в каждом есть какое-то количество песен, без которых обойтись нельзя. Это можно было назвать как угодно, но они использовали слово «формат» — и мы его тоже начали использовать. А потом с ним случилась отвратительная история. Этот термин сам себя убил.

Модный триумвират Москвы середины 90-х: журнал «Ом», клуб «Титаник» и радио «Максимум». Во всех станциях, которые я делал, вектор был один и тот же: я не ставил перед диджеями задачу охватить всех и всем понравиться — я старался сделать каждую станцию такой, чтобы она апеллировала к людям одной группы крови. До полного экстрима это дошло, конечно, в «Ультре», когда достаточно было двум людям взглядами в метро встретиться, заметить у одного стикер, у другого, скажем, значок — и все, уже ничего объяснять не надо. В этот прием я влюбился, когда жил в Лос-Анджелесе и слушал там KROQ, станцию, которая провозвестником гранжа стала. Это было космическое радио, я с ним вставал, засыпал, и там была эта абсолютно фантастическая манера общения диджеев, которые вели себя типа так: «Ну чего мы вам… Ну вы же понимаете! Мне не надо вам ничего объяснять!» Они все были абсолютно «кул». А надо понимать, что в России в этот момент было, например, радио «На семи холмах», которое работало так: туда раз в полгода приезжал один консультант, делал тесты, чуть-чуть ее форматировал и спокойно уезжал. И было радио «Европа Плюс», которое изо всех сил старалось очень понравиться. А у нас были по утрам Оля Максимова и Костя Михайлов, которые прямо безумствовали, была Митрофанова со своим невероятным чувством юмора, был Фонарь, был Саша Скляр… И если форматом «Европы Плюс» были Ace of Base как знамя современных культурных достижений, то мы ставили Depeche Mode, U2, Nirvana — а потом еще и вскрыли пласт новой русской музыки, которая вообще не звучала в то время на радио.

Мы начали с того, что устроили дискотеку в День города на Манежной площади, и это было для всех реальным апокалипсисом. Мы поставили виниловые проигрыватели спиной к Музею Ленина — и Тверская перед нами была заполнена: как будто недавние беспорядки на Манежке соединились с финальной сценой фильма «Стиляги». Фонарь колбасил на всю Тверскую — и народ реально плясал. Да и вообще: как только на каком-то событии нам давали хотя бы 15 минут времени, я выходил на сцену в каком-нибудь чудовищном пиджаке с закатанными рукавами и говорил: «А теперь — ведущий программы о русском роке, диджей Леха Никитин!» И все — коллективный оргазм. И дальше уже стало понятно, что, если у нас такая степень родства со слушателями, надо делать фестиваль — то, что не делало тогда ни одно радио. Дальнейшее известно.

Я требовал от всех персонального отношения к тому, что происходит в эфире. Для слушателя то, что звучит, — это выбор диджея. Если у тебя есть личное отношение от нуля и далее в плюс — тут тебе карты в руки. В этом плане та же Митрофанова просто хватала звезды с неба, каждая ее вторая фраза разлеталась на афоризмы — «Летайте космолетами «Аэросмита» и все такое прочее. Еще существовало категорическое табу на уменьшительно-ласкательные суффиксы. Они у меня вызывают аллергию, я считаю, что все эти «денечек» и «песенка» — это просто пошло. Еще одно правило: чем больше слушатель знает о том, чем живут те, кто с ними говорит из эфира, тем лучше. Я всегда говорил, что худшее, что можно сделать, — это прочитать какую-то аннотацию к синглу из пресс-релиза. Не надо. Расскажите что-то личное — что вы ели, пили, что видели по дороге на работу; люди любят истории или конкретных личностей, ради которых они включаются. Все богатство вашей жизни и должно быть в эфире; эфир и есть жизнь.

«Птюч». Сентябрь 1994

Появляется журнал «Птюч» — про едва народившуюся клубную культуру. Героями «Птюча» становятся диджеи и электронные музыканты, много пишут о наркотиках и прочих атрибутах клубной жизни, верстка и дизайн при этом сделаны так, что прочитать тексты часто физически невозможно. Вместе с чуть позже открытым командой создателей журнала одноименным клубом «Птюч» становится символом эпохи русского рейва.

Игорь Шулинский

главный редактор журнала «Птюч» (1994–2003)

Сначала была идея просто открыть клуб, в нем — галерею, а в ней — издавать такой газетный журнал, рассказывающий о том, что происходит в клубе и галерее. Потом в силу своей наивности я думал выпускать журнал художественного характера: жесткий, концептуальный, устрашающий. Но в самом конце 1993 года в моей судьбе появился Женя Райцес (дизайнер и архитектор. — Прим. ред.): мы с ним много говорили, думали, смотрели всякие The Face и пришли к решению, что это должен быть журнал, отражающий всю шероховатость и призрачность моего творческого пути, если с иронией говорить. В результате в «Птюче» был кусочек клубного журнала, были большие заметки о каких-то художественных вещах ну и так далее.

Мы были как котята слепые — абсолютно не знали, куда, чего и зачем. Журналов тогда не было — один только «Домовой». С другой стороны, вес журналов был колоссален. Каждого, кто ехал за границу, просили только об одном — привези журналы. Я помню, привозил The Face и Wired — люди на них просто набрасывались: это был единственный источник, по которому можно было понять, что происходит в мире.

Я тут был в Ростове, и мне рассказали, что «Птюч» финансировался наркомафией. Ну конечно! Первое время деньги давал Александр Голубев (один из основателей «Птюча». — Прим. ред.): к тому времени он уже был серьезным бизнесменом, занимался недвижимостью. А потом предложил: «Ребята, если вы хотите, чтобы все было честно, внесите деньги». А мы ему: мол, денег нет, есть только квартиры. «Ну продайте квартиры и внесите деньги». Так и сделали, внесли свои пять-семь процентов и стали совладельцами «Птюча». Это был, конечно, поступок идиотов. Но мы относились к «Птючу» не как к бизнесу, а как к ребенку. Если ему было что-то нужно, мы несли последнее.

Фотография: Николай Малышев/ИТАР-ТАСС

Презентация «Птюча» прошла в сентябре 1994-го в здании станции метро «Красные Ворота»

Я, когда сейчас читаю наш журнал, удивляюсь, насколько свободно мы выражались. Как будто жили в свободном обществе. Конечно, потом понимаешь, что не всякая свобода имеет право на страницы прессы. Но мы же тогда учились, поэтому было так. Было много неформатной, скажем так, лексики, фраз типа «голова проваливается в трусы». Мата, кстати, было не так много, как всем кажется. Помню, мы делали интервью с Иваном Салмаксовым и страшно накурились. Сейчас его читаешь и думаешь: «Бл…дь, как можно было это написать! Как это можно было читать!» От многих статей в «Птюче» такое ощущение. Но мы пытались говорить на живом языке, пытались этот язык формулировать.

Почему закончился «Птюч»? А почему закончился журнал The Face? Или журнал Details? Их нет — они исчезли вместе со своим временем. «Птюч» — такой же поколенческий журнал, как, скажем, «ОМ» или «Матадор». Они как The Beatles, The Rolling Stones и The Who. Они могли существовать только в определенное время. По идее, они должны были дать какой-то пинок развития национальной журналистики, но им на смену пришли западные сетевые журналы, а своего ничего так и не появилось. В результате мы стали памятниками — людьми, которые что-то когда-то сделали. Конечно, все должно было быть не так. Но мы сами в этом виноваты.

Клуб «Птюч» в 1995 году

«Мегаполис-Экспресс». Осень 1994

Убыточная еженедельная газета «Мегаполис-Экспресс» радикально переформатируется и начинает писать о колдунах, комарах-убийцах, крысах-мутантах и инопланетянах. В России возникает бульварная пресса.

Игорь Дудинский

основатель и журналист «Мегаполис-Экспресс»

Старый «Мегаполис» был перестроечной газетой и в 1994-м уже просто не нужен был — все эти дела выродились. Он закрылся, всех распустили. Но Владимир Волин, хозяин, решил делать второй «Мегаполис», уже совершенно другой; делать первую российскую бульварную газету.

Я писал про покойников, но писал с точки зрения метафизики. Это огромное, мощное знание. Я читал Майринка и переводил его схемы на московскую жизнь. Например, в «Ангеле западного окна» жгли котов, чтобы получить бессмертие. И я писал, что один бомж решил обрести бессмертие, нес в сетке котов, сжег 50 штук. Я придумал слоган газеты: «Экзотика городской жизни». И я ее гнал. Я уже настолько верил во все! Я же был эзотерик, с Южинского переулка (я же ученик Мамлеева, друг Дугина — он начинал в нашем кружке, друг Гейдара Джемаля), воспитывался на эзотерических принципах и всегда считал, что надо донести до широких народных масс какие-то эзотерические знания. И доводил — через «Мегаполис».

Нужно отличать желтую прессу и бульварную. Желтая пресса — это пресса папарацци, схваченного момента, компромата. Желтизна — это когда ты трогаешь, провоцируешь конкретных людей. А бульварщина — когда ты можешь говорить безответственно какие-то вещи.

У нас не существовало власти, «Мегаполис» не трогал никакую власть. Мы просто шли на улицы, искали экзотику. Мы посылали корреспондента и говорили: не возвращайся без материала, придумай что хочешь. Сфотографируй бомжа, напиши, что это инопланетянин, возьми у него интервью, придумай интервью, но надо, чтоб у читателя мозги вынесло к чертовой матери!

Как только пытались уходить в желтизну, это всегда кончалось скандалом. Например, журналистка взяла интервью у Лады Дэнс, которая сказала: «Я полоскаю горло спермой мужа». Мы это печатаем. Есть запись? Да, говорит, есть. А оказывается, записи нет. Судебный процесс! Как-то улаживали. Или я знакомлюсь с теткой. Она говорит, что ее держат в дурдоме. Я, говорит, третья сестра Вертинской: две сестры, чтобы наследство получить, упрятали меня в дурдом. Причем она рассказывает, как у них мебель стоит, как они жили в Харбине, как и от кого она родилась, на что она имеет право и так далее. Я публикую огромный материал с ней. Естественно, Вертинская, Михалков такое судилище устроили! Длился этот процесс год. Ко мне приходили описывать имущество, я все переписал на какую-то тещу сразу. Мы ни разу не платили, потому что платить было нечем — как-то все хитро было устроено, что приходили описывать имущество, а имущества и нет.

Мы видели, как нам пытаются подражать, как появляются конкуренты — «Желтая газета», «Мир новостей». Мы следили, но никак не реагировали — ничего, это естественный процесс. Если ты мебель изготавливаешь, то нужно понимать, что тут же появляются другие люди, которые тоже изготавливают мебель. Просто надо следить, что они делают.

ОРТ и убийство Листьева. Весна 1995

1 марта 1995 года происходит самое громкое убийство журналиста в новой России: в подъезде своего дома застрелен сверхпопулярный телеведущий Влад Листьев. Все каналы в знак солидарности в промежутках между новостями транслируют черный экран с портретом покойного, на панихиду приходит Ельцин. Листьев должен был стать главой канала ОРТ: «Останкино» было приватизировано и преобразовано в акционерное общество. 1 апреля 1995-го ОРТ выходит в эфир.

Борис Березовский

член совета директоров ОРТ (1995–2000)

В 1991 году, во время переворота, я был за границей — и раздумывал над тем, стоит ли возвращаться. В конечном счете понял, что нельзя стоять в стороне, как говорится, если не я, то кто? Именно тогда, вопреки своим убеждениям — ведь до того я ни в какой политике не участвовал, — я решил поддержать СМИ. Я понимал, что телевидение является мощнейшим инструментом в политической борьбе. Моей задачей было, если совсем грубо и вульгарно говорить, поставить самый крупный, самый мощный по влиянию телевизионный канал на службу демократическим реформам. И я купил акции ОРТ, чтобы начать идеологическую пропаганду, потому что в противном случае коммунисты могли взять реванш. А вот этого я точно не хотел.

Канал был абсолютно убыточным. На нем государство теряло порядка 200 млн рублей в год — только поэтому оно и согласилось на участие в его деятельности частного капитала. И нам удалось — что очень важно! — несмотря на то что государству принадлежал 51% канала, построить совершенно независимое медиа. Мы, по сути, финансировали канал — ту прибыль, которую я получал через «ЛогоВАЗ», а в дальнейшем через «Сибнефть», частично я тратил на то, чтобы покрывать дефицит бюджета ОРТ. Нам, однако, удалось свести расходы к минимуму: мы существенно сократили количество сотрудников, с одной стороны, и упорядочили получение денег от рекламы — с другой. При этом одним из первых моих действий, когда я пришел на канал, было введение моратория на рекламу. И это было именно мое решение — Влад Листьев, царствие ему небесное, был как раз таки против такого шага. Поэтому я не понимаю, на чем вообще строятся версии, по которым заказчиком убийства Листьева выступал я. Зачем мне это было нужно? Я сам его привел на канал. Я сам отказался от рекламы. У меня просто не было причин желать смерти Листьева. Что интересно: я неоднократно приводил ряд доводов, достаточно убедительно подтверждающих, что за этим убийством стоял Александр Коржаков. Он, напомню, на тот момент занимал пост первого замначальника Главного управления охраны. Но эту информацию никогда не проверяли. Просто делали вид, что ее не было, — и это аргумент в пользу того, что Коржаков действительно был причастен.

Борис Ельцин об убийстве Владислава Листьева

Константин Эрнст

генеральный продюсер ОРТ, на момент убийства Листьева — ведущий передачи «Матадор»

Мы в этот момент заканчивали съемки в Венеции, записывали последнюю подводку. И она была про смерть, потому что Венеция — город про смерть. И последнее слово было — «смерть». Мы собрали вещи, пошли в отель, а оператор Андрей Макаров остановился позвонить из автомата в Москву — мобильных еще ни у кого не было. Мы ушли уже довольно далеко, вдруг слышим — Макаров кричит. Подумали, что на него кто-то напал, и с яростными лицами побежали навстречу. А он бежал, плакал и кричал: «Влада убили».

Я знаю, кто его убил. Я уже это сказал в программе, посвященной 15-летней годовщине смерти Влада. Я знаю, кто и почему его убил, но у меня нет судебно полноценных доказательств, а значит, нечего об этом и говорить.

Алла Пугачева об убийстве Владислава Листьева

Александр Любимов

один из учредителей телекомпании «ВИД»

Убийство Влада многие связали с отменой рекламы (в 1995 году Листьев объявил временный мораторий на рекламу на ОРТ, чтобы разработать более выгодную для канала схему продажи рекламы. — Прим. ред.). Хотя на самом деле решение об отмене рекламы было принято не им, и все это знали. Цель была одна: полностью подчинить себе рекламный рынок, выдавить ненужных игроков. Вообще-то нет ни одного аргумента ни в пользу того, что Влада убил Березовский, ни в пользу того, что его убили за решение, связанное с рекламой на канале. Я в это не верю, так не бывает. Если решение уже было принято, то какой смысл было убивать? Только если это какое-то ритуальное убийство.

В годы, когда я уже руководил «ВИДом», мы испытывали сильное давление олигархов, которые пытались отобрать у нас компанию. Я имею в виду Березовского. Потом пошли другие времена, рынок стал другой. И стало понятно, что группа даже очень талантливых людей в одиночку не сможет делать большое количество программ.

Playboy. Лето 1995

Independent Media запускает русскую версию журнала Playboy: в России появляется первый профессиональный мужской глянцевый журнал с голыми девушками. Главным редактором Playboy становится Артемий Троицкий.

Артемий Троицкий

главный редактор русского Playboy (1995–2000)

После успеха Cosmopolitan на Сауэра посыпалось огромное количество предложений от других западных издательских домов. В том числе объявился и Playboy International. Дерк предложил мне представить концепцию журнала. Я хотел сделать интеллектуально-эротический журнал. Что-то вроде «Нового мира» — ну или «Юности», — но с голыми девушками. Мне вообще всю жизнь было интересно заниматься просветительством — и тут я тоже хотел изменить традиционные русские представления о настоящем мужике как о вечно пьяном, жирном, неухоженном, по-хамски относящемся к женщинам. Мне хотелось продемонстрировать нашим мужчинам, что возможны и другие — более привлекательные — типажи. Джентльмен, плейбой, вообще ухоженный галантный мужчина, динамичный, следящий за собой, культурный и — что главное в контексте журнала — уважительно, восхищенно и в то же время играючи относящийся к женщинам. Концепция понравилась.

Первые два года работы в Playboy были настоящим праздником. Этот журнал стал могучим магнитом для одних и абсолютным жупелом для других. В Красноярске его запретили к распространению как порнографию, в Новосибирске местная дума постановила продавать его только в секс-шопах, даже в либеральном Петербурге был проведен какой-то милицейский рейд по изъятию журналов из продажи, и я ездил в Смольный к Собчаку это заминать. Точно так же я регулярно ходил в Госкомпечать, где мы утверждали с чиновниками квоты на сиськи и письки. С другой стороны, тут же нарисовалось энное количество крутых парней, бандитов, которые хотели делать с Playboy все — начиная от того, что мне чуть ли не под дулом пистолета навязывали их боевых подруг как девушек месяца и заканчивая многочисленными предложениями о вечеринках, клубах, конкурсах и прочем.

Я представлял себе свою работу как лавирование между Сциллой и Харибдой, где Сцилла — это Госкомиздат, цензура и менты, а Харибда — это читатель, который хочет секса, секса и еще раз секса. Но оказалось, что главные в журнале — рекламодатели, и это игрок номер один. Сначала я их игнорировал, но когда журнал стал приносить большие деньги и привлекать дорогую рекламу, рекламодатели превратились в вершителей судеб. И стали говорить, дескать, писатель Битов — это слишком занудно, а фоторепортаж о московских проститутках — слишком скандально. Стало больше страниц о всей этой мужской моде, гаджетах, автомобилях и прочей херне. И я стал из Playboy потихоньку уходить.

Героиня первого советского фильма с сексуальными сценами «Маленькая Вера» Наталья Негода в журнале Playboy

Я даже диссертации читал про то, что праязык русского мужского глянца был задан Playboy. Мой стиль зиждется на нескольких принципах. Первый — определенное всезнайство: я знаю то, чего не знаете вы, и готов с удовольствием с вами этим поделиться. Дальше — ирония. Плюс фрондерство, непочтение ко всяким традиционным жлобским и косным институтам. Все это потом продолжалось и в других журналах — но, естественно, со своими уклонами. Сережа Мостовщиков в «Столице» внес в это дело такую псевдонародную ерническую наивность. Игорь Григорьев из «ОМ» — скандалезность, замешанную на гомоэротике. Наверное, ближе всего к тогдашнему Playboy стоит нынешний так называемый интеллектуальный глянец, GQ и Esquire. Но Playboy был веселее. Контрастнее. Мне вообще всегда нравилась такая диалектика в духе душа Шарко, прыганье между высоким и низким, прекрасным и отвратительным.

«Эксперт». Июль 1995

Бывшие авторы «Коммерсант Weekly» открывают новый деловой журнал «Эксперт». У «Коммерсанта» появляется первый конкурент.

Валерий Фадеев

главный редактор «Эксперта»

В 1995-м произошла известная история с заказухой. Сейчас я уже никого не обижу, давно было. Был такой олигарх Смоленский, который захотел приватизировать банк «Столичный». У Смоленского были хорошие отношения с Володей Яковлевым из «Коммерсанта», тот решил ему помочь и вызвал главных авторов еженедельника Weekly сделать заметку, что это банк плохой. Авторам — Михаилу Рогожникову, Андрею Шмарову и Никите Кириченко — стремно было делать такую заметку, произошел конфликт редакционный и менеджерский. В итоге почти вся редакция еженедельника ушла. Вот это банальное название — «Эксперт» — взято из коммерсантовского лексикона. В заметках использовалась фраза «по мнению экспертов», когда хотелось высказать мнение в заметке, а было нельзя. В начале июня мы выпустили последний номер еженедельника, а уже в июле вышел первый номер «Эксперта». Делался он в редакции журнала «Иностранец», который тоже был в «Коммерсанте». Очень помог Потанин, купил 24% акционерного общества. Почти все журналисты, рекламный отдел перешли в «Эксперт», а на месте Weekly потом образовался журнал «Власть».

Не было ничего сложного, но примерно через год закончились инвестиции, рекламы не было, был маленький рынок. Тогда «Эксперт» был скорее экономическим, даже финансовым журналом, и только позднее концепция изменилась — журнал стал деловым, то есть со взглядом на мир делового человека, в том числе на культуру.

«ОМ». Ноябрь 1995

Выходит первый номер журнала «ОМ»: наряду с «Птючем» он становится важнейшим изданием для первого поколения постсоветской молодежи — менее шизофреничным и более трендсеттерским, чем конкурент. «ОМ» раньше всех ставит на обложку Лагутенко и Земфиру, главный редактор журнала Игорь Григорьев снимается в клипе Лики Стар, появляется на модных показах и становится одним из первых глянцевых журналистов-селебрити.

Светлана Рейтер

редактор раздела «Мода» (1995–1997)

Я узнала про «ОМ», работая в журнале «Медведь». Там была такая странная полоска, посвященная новым газетам и журналам. Помню, Игорь Мальцев, главный редактор «Медведя» на тот момент, получив от кого-то или купив где-то первый «ОМ» с юношей в лисьем боа на обложке, решил, что это журнал для пидорасов. И написал разгромную статью на 40–50 строк, которую назвал «Под небОМ голубым». Так и узнала.

Редакция «ОМа» всегда сидела где-то в центре и всегда в районе Арбата. На тот момент это, кажется, был Денежный переулок. Когда я пришла на собеседование, меня отвели к Игорю Григорьеву, который сидел в подвале, слушал Аллу Пугачеву и был похож на вампира: у него были темные волосы и глубоко посаженные глаза пронзительного вида.

Первое время поражали вещи, которые со временем стали вполне будничными. Например, что на одно приглашение на показ Инны Шульженко, актуальную в те годы модельершу, Григорьев умудрялся провести всю редакцию. Это было шикарно.

Игорь Григорьев с Ярославом Могутиным в Нью-Йорке

В редакцию постоянно приходили какие-то люди. Заходил художник Илья Пиганов и обещал сделать какие-то съемки. Мамышев-Монро тоже часто бывал. Насколько я помню, как раз в «ОМе» была та самая знаменитая съемка, когда Монро перевоплощался в царя Николая, в Веру Холодную и прочих. В «ОМе» писали про Дэвида ЛаШапеля — сейчас это кажется смешным, но то была первая заметка о нем. Собственно, от выходившего в те же годы «Птюча», который был клубным журналом, мы отличались тем, что вроде как за культуру отвечали.

Чем отличался «Птюч» от «ОМа»? Был такой столичный мальчик Игорь Шулинский, которого не интересовали Алла Пугачева, Наталья Андрейченко, Лика Стар и прочие поп-звезды вроде Сергея Зверева. И был Игорь Григорьев, человек, безусловно, талантливый, приехавший из какой-то глухой деревни. Он завел в журнале раздел «Чилл-аут», где интервьюировал тех самых поп-звезд, к которым был привязан с детства. Я не представляю, чтобы Шулинский пустил в «Птюч» Сергея Зверева. Впрочем, главное отличие было в том, что «Птюч» передирал журнал W и Interview, а «ОМ» — Dazed & Confused и Details. Это было всем очевидно.

«ОМ» сильно повлиял на внешнюю сторону всего дела: Григорьев за счет своих выкрутасов привил молодежи залихватскую манеру одеваться.

Еще одной сильной стороной «ОМа» были колонки. Это был журнал, в котором, например, вел колонку Сергей Курехин. Я ее читала, и для меня это было, как если бы Бог спустился на землю и — вот он в журнале «ОМ».

Клип «Одинокая луна» Лики Стар — среди участников главный редактор журнала «ОМ» Игорь Григорьев

«Итоги». Май 1996

За полгода до выборов медиаимперия Владимира Гусинского пополняется еще одним изданием — журналом, который называется так же, как и главная передача НТВ, «Итоги». Главный редактор Сергей Пархоменко со своей командой и журналом Newsweek (вещь, до этого невиданная: российский журнал не покупает западный бренд, а работает вместе с ним) создает лучший общественно-политический еженедельник девяностых. «Итоги» разгонят одновременно с НТВ — во время атаки на «Медиа-Мост».

Сергей Пархоменко

главный редактор журнала «Итоги» (1996–2001)

Империя Гусинского «Медиа-Мост» формировалась во многом в результате большой серии случайных событий: какие-то неожиданные знакомства, внезапные договоренности, нечаянные успехи — все складывалось одно к одному. Так вышло, что группа журналистов, уходивших из «Независимой газеты» Третьякова (важную роль тогда сыграл Михаил Леонтьев) в самом начале 1993 года, уговорила банкира Гусинского, который никогда раньше ничем подобным заниматься не собирался, вложить некоторое количество денег в медиапроект. Так образовалась газета «Сегодня». По мере того как газета развивалась и набирала популярность, а это происходило очень стремительно, Гусинский почувствовал вкус к новому делу. Ему нравилось, как все устроено, он был увлечен самим процессом, играл в редакцию — как в солдатиков, но в нем постепенно начало бродить смутное ощущение, что это занятие, может быть, должно стать его основным бизнесом. И на протяжении нескольких последующих лет он становился все меньше и меньше банкиром, а все больше и больше медийным магнатом.

Именно потому, что Гусинский был увлечен газетой, в один прекрасный день Олегу Добродееву и Сергею Звереву (не тому, который парикмахер, тому, который теперь важный пиарщик всероссийского масштаба) удалось завести Гусинского на то, чтобы заняться телеканалом, и отсюда родилось НТВ. И чем больше империя разрасталась, тем сильнее ему хотелось, чтобы дело приобрело какой-то международный масштаб. Тем временем наступил 1995 год. Это был чрезвычайно тяжелый для Гусинского момент, когда он первый раз в жизни насмерть разругался с властью: случилась знаменитая «Операция «Мордой в снег» — конфликт между Гусинским и его службой безопасности, с одной стороны, и службой безопасности Кремля во главе с Коржаковым — с другой стороны. Теперь про «Мордой в снег» почти никто не помнит, а в те времена это было невиданное событие грандиозного политического масштаба. Они там в буквальном смысле не разобрались на дороге, чей кортеж должен уступать дорогу, кому можно ездить по городу с гранатометом, а кому только с пулеметами, — и наконец произошло прямое, почти вооруженное столкновение: никто, слава богу, не стрелял, но морды друг другу участники били сильно.

В результате Гусинский был вынужден в первый раз бежать из России и обосноваться в Лондоне. Оттого, может быть, основа для известности именно за пределами России Гусинскому требовалась еще сильнее. В какой-то момент у Гусинского (а может быть, у Игоря Малашенко, который уже тогда был его главным политическим советником) родилась идея наладить партнерство с каким-нибудь крупным американским журналом. Претендентов, собственно, могло быть только два: Time и Newsweek. У Time к тому моменту уже был отрицательный опыт нескольких провалившихся попыток укорениться на российской почве, а вот Newsweek пошел на контакт охотно.

Я впервые получил совершенно для меня неожиданное предложение от Гусинского — придумать новый журнал, а потом стать его главным редактором — как раз в Лондоне. Я тогда был одним из обозревателей газеты «Сегодня», политическим хроникером, занимался центральными властными сюжетами: президентом и его администрацией, правительством, конституционным судом. Происходила реальная живая политическая борьба, дело двигалось к президентским выборам 1996 года, было понятно, что это будут тяжелые выборы. У Ельцина с каждым днем становилось все меньше шансов их выиграть. В общем, я был увлечен «хроникой дня».

Гусинский позвонил из Лондона, и через три дня (с визами тогда было попроще) я прямо из Хитроу приехал на такси к нему в офис. Говорили мы, может быть, полчаса, не больше. При разговоре присутствовала Доринда Эллиотт — тогдашний корреспондент Newsweek в Москве, ее американская редакция попросила тоже поехать, посмотреть, что это за странные люди из России пристают со своими затеями. В общем, получилось, что хоть это был первый в моей жизни визит в Лондон, ничего я там в тот раз не увидел: дело кончилось тем, что мы с Дориндой вернулись в гостиницу, сели там в лобби и просидели двое суток, питаясь чаем и какими-то сэндвичами. Доринда мне рассказывала, что такое Newsweek, в котором я на тот момент никогда не был, как он устроен внутри, чем он хорош и знаменит, и мы обсуждали, как сделать так, чтобы в новом журнале удалось эти ценности внедрить и сохранить. А потом я опять сел в такси и уехал в аэропорт.

Номер журнала «Итоги» от 14 декабря 1999 года

Новый журнал назывался «Понедельник». Но пока шли все обсуждения и разработки, в Москве вышел другой еженедельник с таким названием: «Понедельник» — первый журнал, выпущенный на русском языке Эндрю Полсоном, будущим основателем «Афиши». Так что мы стали срочно придумывать другое название. Придумали: проект стал называться «Профиль». А потом Гусинскому пришло в голову, что нужно, если уж это издание все той же медийной группы, поддерживать симметрию в наименованиях. Раз уж есть ежедневная газета «Сегодня» и ежедневная информационная программа «Сегодня» на НТВ, то пусть уже будет параллель к еженедельной программе «Итоги». Так и сделали. А «Профиль» через некоторое время вышел сам собой. Правда, много лет спустя выяснилось, что все эти годы наш редакционный факс был настроен таким образом, что как его когда-то на заре проекта запрограммировали, так он и продолжает рассылать факсы с грифом «Профиль» на полях.

Для «Итогов» огромное значение сыграло то, что в команду — очень молодую и энергичную — были приглашены люди из совсем другого поколения. Фотодиректором стал Олег Иванов — тассовский фотограф и фоторедактор старой школы, из легендарных тассовских зубров. А арт-директором был приглашен Аркадий Троянкер — гуру, патриарх, классик российского графического дизайна. Человек, который в советское время был главным художником издательства «Книга», самого сильного в смысле дизайна издательского предприятия, с мировым именем. Он, конечно, понимал, в принципе, как делаются журналы, но никогда он не создавал макета еженедельного журнала с нуля, на голом месте, ориентируясь на западные аналоги, это была абсолютно новая для него профессия. Ему было под шестьдесят, а он никогда в жизни не работал в журнальной редакции, не стоял у «конвейера» редакционного. И совершенно не владел никакой техникой, никакими верстальными программами, никакими «макинтошами», ничем. Ему нужен был какой-то мальчик, который по его указаниям «тыкал бы пальцами в кнопки», как он говорил. И вот он вспомнил, что у одной его старой приятельницы, кажется, сын как раз по этой части и что-то такое в этих всех компьютерах понимает. Приятельницу звали Татьяна Толстая, а мальчика — Тема Лебедев. В результате макет «Итогов» создавался таким образом — сидел Тема Лебедев у себя в мастерской, «тыкал в кнопки», а за спиной у него стоял Троянкер, пальцем водил по экрану, говорил: «Это левее, а это повыше, а тут покрупнее чуток…»

Сегодня часто приходится слышать, что «Медиа-Мост» был инструментом в руках Гусинского, с помощью которого он пытался решать какие-то свои бизнес-задачи. Я с этим совершенно не согласен. Очень многое зависело от конкретного издания, от лидера этого издания. Я хотел бы все-таки напомнить, что во главе НТВ в самые отчаянные «инфо-военные» времена был человек по имени Олег Добродеев. То, каким был НТВ, как были устроены отношения между НТВ и Гусинским, в значительной мере зависело от того, какую позицию занимал Добродеев. Точно так же газета «Сегодня» принимала участие в разного рода медийных конфликтах, в том числе в знаменитой войне за Связьинвест, в тот момент, когда ее возглавлял — просто-таки исполнял обязанности главного редактора или интенсивнейшим образом управлял газетой вместе с номинальным главным редактором — человек по имени Дмитрий Бирюков, нынешний директор и владелец издательства «Семь дней». А вот во главе «Эха Москвы» был уже тогда Венедиктов — и позиция «Эха Москвы» по ходу всех войн и разбирательств выглядела совершенно иначе. Во главе «Итогов» был я — и позиция «Итогов» тоже была особенной. Все это определялось живыми людьми, их взаимоотношениями, их отношением к профессии, их пониманием своего долга. Гусинский был живым человеком. Ему можно и нужно было объяснять свою точку зрения, спорить с ним, скандалить, если нужно, иногда хитрить и интриговать. У нас складывались нормальные взаимоотношения между живыми людьми — сложные, но живые. Это было непросто и иногда рискованно: Гусинский был владельцем компании, он был резок и злопамятен, мог в любой момент уволить каждого из своих сотрудников. Но заслуга Гусинского — что он уважал выбор своих сотрудников и готов был вести с ними прямой разговор, выслушивать их аргументы.

«Итоги», конечно, были в уникальном положении. Они были нужны Гусинскому как важный элемент его международной репутации. Я сам много раз видел, как, приезжая в Нью-Йорк, на каких-то важных встречах, светских раутах он представлялся «Владимиром Гусинским, издателем журнала «Итоги» вместе с Newsweek». Есть такое французское выражение — «купить себе балерину». Я много раз говорил Гусинскому, что «Итоги» — это, разумеется, его балерина, и она, конечно, будет танцевать то, что он ей прикажет, но он должен понимать, что танцев хватит ровно на один раз. Я ему говорил: «Ты потратишь свою балерину за пять минут. Репутация журнала рухнет. Доверие к этому имени построено ровно на том, что все видят, как балерина танцует сама по себе, без принуждения. Один раз журнал сломаешь — придется начинать все с начала и строить другой». Для Гусинского и его коллег это соображение было существенным. Аргумент этот работал даже в самые напряженные моменты.

Перед первым туром президентских выборов 1996 года «Итоги» вышли со знаменитой обложкой: крупно лицо Зюганова с пририсованными гитлеровскими усиками. Эти усы пририсовал я — собственноручно. История заключалась в том, что несколько коммунистических звезд, прежде всего генерал Макашов, начали последовательно в предвыборной кампании играть на антисемитской ноте. Зюганов молчал, все ждали, что он вмешается, поставит своих холуев на место. Этого все никак не происходило, а потом он сделал несколько трусливых заявлений, которые при желании давали людям возможность посчитать, что он согласен с Макашовым и остальными подонками. Вместо того чтобы от них отделиться, он сам решил немножечко на этой лошадке покататься, но осторожненько, трусливо. Это невероятно гнусно выглядело. Мы тогда сделали подробный текст на эту тему, а для обложки взяли крупное фото Зюганова, и я вышел в ньюс-рум, где верстальщики сидели, собрал вокруг несколько человек и говорю: «Вот, смотрите, я беру фломастер и рисую. Я сам. Если будет судебный процесс, можете спокойно отвечать, что это я усы пририсовал». Судебного процесса не было, потому что цитаты были точные — и фашистский их характер был очевиден.

Фотография: Иван Пустовалов

После разгона «Итогов» Сергей Пархоменко много занимался изданием книг — в том числе руководил «Иностранкой» и «КоЛибри»

Еще очень запомнилась вся история с болезнью и операцией на сердце Ельцина поздней осенью 1996-го. Тогда несколько месяцев все пытались понять, что происходит со здоровьем Ельцина, разузнать, какой диагноз, чем в точности он болен. Был миллион вариантов, подозрений. Но не было никакой достоверной информации на этот счет: все окружение ельцинское молчало, никто ни единого звука не хотел произнести. Так и не было никаких шансов ничего раздобыть, пока некоторым, например мне, не пришло в голову, что если мы ищем медицинскую информацию, то ее надо искать все-таки у врачей, а не у кремлевских чиновников. Я стал искать источники в медицинских кругах и довольно быстро нашел кардиологов, которые, будучи частью московского кардиологического сообщества, были отлично в курсе всего, что происходит. Выяснилось, что среди кардиологов насчет диагноза Ельцина нет вообще никаких секретов. Спустя короткое время у меня была вся информация на этот счет.

Например, один хороший кардиолог мне подарил чей-то рентгеновский снимок и объяснил, что сердце на нем — точно такое, как у Ельцина, с точно таким же заболеванием, на той же самой стадии, с такой же степенью поражения сосудов и тканей. Я написал большой текст по всем этим разговорам, мы и снимок тот поставили на полосу. И за день до отправки журнала в типографию выяснилось, что верстка попала в руки Татьяне Дьяченко, я уж не знаю, как и кто ей вручил. Ну, и у меня раздался телефонный звонок, и меня очень настоятельно попросили, чтобы статья была на один номер отложена. Аргументация была такая: именно сейчас происходит кровавая борьба за то, чтобы Ельцин согласился на операцию, и есть опасность, что если он увидит публикацию, то взбесится и откажется. А можно, при желании, наоборот, использовать ее как аргумент: принести Ельцину и сказать — вот, посмотрите, что у журналистов уже есть, готовится к выходу, давайте сами объявим, что собираемся оперироваться, пусть информация лучше исходит от самого же президента.

Это была большая проблема, действительно, как уговорить Ельцина: известно, например, что большую роль сыграл тогда Черномырдин, который за пару лет до этого сам перенес такую же операцию шунтирования. Я согласился, но сказал, что тогда я хочу, чтобы в следующем номере, когда публикация выйдет, она сопровождалась эксклюзивным комментарием самого же Ельцина. Мне пообещали — и обещание выполнили: я задал вопросы, какие хотел, и получил подробные ответы, хоть это интервью и было организовано «по переписке», на бумаге.

Между Гусинским и, скажем, Березовским разница очень существенная, и сваливать их в одну кучу совершенно неправильно. Я тут Гусинского ни от кого защищать не собираюсь, но все же хочу напомнить одну простую вещь: как бы ни было модно говорить про Гусинского, что он «все украл и отобрал», — объективно говоря, все то, чем Гусинский владел, он создал сам. Вот просто брал и создавал на голом месте. НТВ — до Гусинского не было, газеты «Сегодня» — не было, «Итогов» — не было, «НТВ-Плюс» — не было. И все это в отличие, например, от Березовского, который старался брать готовое. ОРТ — было, «Независимая газета» — была, «Коммерсант» тоже не на Березовском начался, и прочее. Давайте не будем про это забывать. Когда «Медиа-Мост» стал серьезно развиваться, Гусинский последовательно и методично сворачивал всю свою стороннюю деятельность. Операции с недвижимостью, строительство, «Мост-Банк» знаменитый, который был когда-то его главным детищем, одним из крупнейших в стране розничных банков, к концу девяностых, в сущности, превратился в банк, который работал на обслуживание самой компании, ее операционную деятельность. Гусинский был первым, кто попытался построить собственную развитую во все стороны медийную компанию. Он был человеком, который по меньшей мере трижды создал условия для формирования журналистской команды чрезвычайно высокого класса: я имею в виду газету «Сегодня», НТВ и журнал «Итоги». Это означает, что Гусинский несмотря на все поразительные особенности своей натуры обладал уникальным талантом создавать правильный рабочий климат, благоприятную среду, в которой росли и развивались такие вот сложнейшие творческие системы.

В одном из последних номеров «Итогов», сделанных редакцией, которой я руководил, вышел текст, который был написан не мною вовсе, а журналистской командой целиком. Я его даже не редактировал и только в конце концов подписал вместе со всей остальной редакцией. Я знаю, кто принес в редакцию дискету с основой текста, — это был кинокритик Юрий Гладильщиков. Я знаю, кто этот текст редактировал и переписывал, — это был писатель Лев Рубинштейн. Я знаю, кто вносил последнюю стилистическую правку, — это был политический обозреватель Дмитрий Пинскер. Текст назывался «Итоги там, где мы»: в нем была одна очень важная, ключевая фраза — «мы избалованы свободой». Свободно делая свой свободный журнал, с тем достоинством, которое нам кажется правильным, мы были избалованы этим. «Итоги» были предоставлены сами себе: люди работали, ориентируясь на свои собственные представления о правильном и неправильном. Редакция написала этот текст, обращение к читателю. Не я его писал, Конечно, мы понимали, что выжить эта штука не может.

«Не дай Бог!» и выборы-96. Весна-лето 1996

Перед угрозой победы коммунистов на президентских выборах почти все СМИ объединяются. Государственные и частные каналы хором поддерживают Ельцина, в пятницу перед днем голосования ОРТ показывает «Поле чудес», в которой играют персонажи сатирической передачи «Куклы» (выигрывает Ельцин). Символом пропагандистской кампании, по сути, заложившей модель для всех последующих, становится выходящая миллионными тиражами и попадающая в каждый почтовый ящик страны газета «Не дай Бог!», которую делают журналисты «Коммерсанта».

Константин Эрнст

в 1996-м — генеральный продюсер ОРТ

В это время Андрей Васильев работал пресс-секретарем канала, поэтому по поводу газеты «Не дай Бог!» я все очень хорошо знаю. Накануне 1996-го было полное ощущение, что Ельцин, который начал год с 4 процентами поддержки, не сдюжит и коммунисты вернутся. И любой способ, который помогал не дать коммунистам вернуться, был эффективен. К этому времени в Ельцине персонифицировалось все недовольство случившимся: чудовищным ухудшением уровня жизни, уличной стрельбой, огромными проблемами, которые свалились на всех. Многие тогда решили: «Ну его на фиг, возвращаемся обратно». И все могло возвратиться. Вовсе не из-за пренебрежения к печатным СМИ, а от знания реальности: газета к середине 1990-х была уже двухствольным дробовиком, а телевидение — системой «Град». Так что «Не дай Бог!» был классный арт-проект.

Андрей Колесников

в 1996 году — специальный корреспондент газеты «Коммерсант»

Таких газет больше не было. Она была размером с «Коммерсант», 8 полос, прекрасная печать, 10 миллионов экземпляров. Этим «листком» мы выстлали всю Россию. По исполнению это была яростно пропагандистская газета. Например, я ездил в Иваново, на ткацкий комбинат. И там у ткачих выяснял доподлинно, почему не надо голосовать за коммунистов. Потому что коммунисты развалили все. Они оставили ткачих без женихов. Или я ездил в Лермонтов, в школу, где с молчаливого одобрения министерства образования школьники писали у меня сочинение на тему: «Почему я не буду голосовать за коммунистов». Мы потом опубликовали наиболее яркие отрывки из сочинений. У нас, например, был корреспондент, который звонил всяким знаменитостям: Стивену Сигалу, Брюсу Уиллису. Они тоже объясняли, почему не надо голосовать за коммунистов. Но самым эффективным было его интервью с главной героиней сериала «Богатые тоже плачут». Конечно, никто не знает, дозванивался он до них на самом деле или нет. Но вся страна смотрела «Богатые тоже плачут». И когда эта девушка рассказывала про ужасы коммунистического ада, которые она, оказывается, успела где-то пережить, это действовало безотказно. Нам было весело от души. На протяжении четырех месяцев это была работа сутками напролет. И мы победили. А могли победить реально коммунисты. Представляете, сколько мы процентов принесли?

Борис Березовский

в 1996-м — член совета директоров ОРТ и акционер ТВ-6

Что касается информационной войны, тут мы использовали любые методы. Потому что я считал, начиная с 1991 года, что главной преградой на пути развития России являются коммунисты. В 1996 году я пытался построить конструкцию, которая бы им противостояла. ОРТ действительно внесло огромный вклад в победу Ельцина. Да, мы боролись идеологически, у нас были свои методы, часто такие, которые сейчас назвали бы бесчестным черным пиаром. Но у коммунистов тоже были свои органы печати, и они также использовали запрещенные приемы. И я хочу подчеркнуть, что идеологическая пропаганда ОРТ была не единственным фактором победы Ельцина. Выборы были честными. Мы не загоняли людей в избирательные участки насильно, не подделывали голоса. Мы не использовали танки. Никого не вызывали в генеральную прокуратуру по обвинению в мошенничестве. Никого не убивали — что немаловажно! Итоги голосования признали легитимными и здесь, и на Западе. И да — мы верили в то, что делаем для страны лучше. То же самое я могу сказать и про события 1999 года. Серия программ Доренко против Лужкова, я признаю, была заказным материалом, направленным на политическое разрушение оппонентов. Но победа в 1999 году над Лужковым и Примаковым была не менее важной, чем в 1996 году над коммунистами. Мы сделали только одну ошибку — поставили на Путина. Но, как тогда считали все — и мы в том числе, — Путин должен был стать преемником Ельцина. То есть продолжить его политику демократических реформ, освобождения России. А он оказался предателем. И это больше, чем преступление, — это ошибка.

Михаил Фридман, Борис Березовский, Владимир Гусинский, Петр Авен и Роман Абрамович на инаугурации Бориса Ельцина в 1996 году

«Вечерний интернет». 1996

На сайте провайдера Cityline появляется ежедневный журнал «Вечерний интернет» — первое в России сетевое СМИ. Антон Носик рассказывает в нем о программном обеспечении, перспективах развития интернета, интернет-рекламе, интернет-терминологии и интернет-сленге.

Антон Носик

главный редактор «Вечернего интернета» (1996–2001)

«Вечерний интернет» был главным интернет-СМИ до появления «Газеты.ру». Он вырос из бумажной интернет-колонки, которую я вел в израильской газете «Вести», где мы вместе с Демьяном Кудрявцевым (в тот момент — учредитель компании Cityline. — Прим. ред.) работали. Интернет образца 1996 года, по оценке Минсвязи, насчитывал 60 тысяч пользователей в стране, на страницу «Вечернего интернета» заходили иногда две тысячи посетителей. Главный вопрос провайдеров в эпоху первоначального накопления пользователей заключался в том, зачем бы люди стали ходить в интернет. И единственным ответом был контент — не чат, не переписка. А контент надо было создавать.

Первый вид контента, который был нужен людям с ничтожным сетевым опытом, — своего рода путеводитель: куда можно ходить, какими программами и сервисами пользоваться, справочная история. Ну я и писал: здесь можно поучаствовать в литературной деятельности, здесь — завести ящик или страницу.

В «Вечернем интернете» соорганизовалось сообщество, возникла гостевая книга — обратная связь возникла сама собой. Это, конечно, был уже интерактив. Эти люди до сих пор между собой общаются, хотя они разбросаны по миру.

В 2001 году, когда все закончилось, в русском интернете уже была индустрия, игроки и довольно-таки диверсифицированные профессионалы. Последний выпуск «Вечернего интернета» был посвящен тому, как с помощью Путина сайты поднимают свой трафик — и это уже была критика работы баннерной индустрии. В 1996-м вообще не было этой индустрии, не то что критики. Все еще предстояло придумать, построить, уточнить правила, получить какие-то измерительные инструменты. А в конце наш проект светом в окошке уже ни для кого не был. Если бы он продолжался, был бы одним из. Но те, кого мы приучили к «Вечернему интернету», не остались в чистом поле.

Демьян Кудрявцев

сооснователь компании «Ситилайн»

Емельян Захаров придумал заняться интернет-провайдингом. Идея была в том, что нужно создать провайдера, который позволит вовлечь в это чуть более широкий круг людей. Чтобы не надо было никаких сложных подключений, чтоб куда-то что-то воткнул, модем поставил и он сам куда-то звонит, запускает браузер. Чтоб было все просто для более широкого круга людей. Разумеется, этот круг тогда еще не включал в себя домохозяек и прочих «одноклассников». Это был провайдер для студентов, продвинутых околокомпьютерных людей, но не совсем гиков. Первая стадия расширения. И тут мы выяснили, что у этих людей не хватает поводов ходить в интернет. Встал вопрос о том, что нужно создавать какой-то контент, который бы соответствовал нескольким критериям. Первое. Он должен отображать интересы новообразованного сообщества. Второе. Он должен быть на русском. И третье. Он должен ассоциироваться с нами, чтобы как только ты заходишь, ты понимаешь, кому ты говоришь спасибо. Казалось, что первым контентом будет сама навигация в этом новом мире. Был такой термин «интернет-обозрение», интернет-обозреватели. Люди, которые будут рассказывать, что интересного есть в сети. И мы решили делать это на нашей площадке.

Одно из самых интересных, что было в «Вечернем интернете» — это его форум, где всё обсуждалось, там доходило до тысячи комментариев в день. И сейчас тысяча комментариев — это много, а тогда интернет был меньше, например, в 50 раз, и это казалось невообразимой цифрой. Да и в целом - ежедневная колонка, которую ведет один автор два с половиной года без перерыва, это было новое слово.

На самом деле первым был Александр Гагин, который потом стал редактором бумажного журнала «Интернет», под ником «Иван Паровозов» он делал «Обозрение Ивана Паровозова». Быстро очень появился Антон Носик с «Вечерним интернетом», потом Сережа Кузнецов, знаменитый кинокритик, который делал обозрение, но оно уже было не про интернет. То есть следующий шаг. Мы вам рассказываем всё, что интересного происходит в нашем маленьком интернете, а потом в интернете рассказываем про то, что происходит не в интернете.

Никто не создавал журналистов как таковых: когда есть редактор, который дает задания и журналист идет что-то выяснять. Каждый был сам себе редактором, постановщиком задач, верстальщиком. То что сейчас гуру мультимедиа ставят большим редакциям как трудновыполнимую задачу, мы сделали уже тогда. Эти люди получали достаточно большие деньги по тем временам, потому что они были человеко-сми. Хотя сегодня понятно, что это были первые блоги. Только блоги, не носящие частного оттенка, а носящие общественный характер. Я помню времена, когда у «Вечернего интернета» трафик был чуть ли не больше, чем у «Яндекса». Я утрирую, но не сильно.

У нас был проект, например, forum.msk.ru. Он предвосхищал ЖЖ, до создания которого было еще 4 года, с точностью до цвета навигации. Но нас интересовала исключительно политическая, содержательная составляющая — мы давали людям возможность обсуждать между собой грядущие выборы. Каждый из них постил свою статью и в отличие от «Вечернего интернета», где форум был отдельным, тут комментарий сразу шел внизу, эти комментарии считались, у каждого был свой логин. И если на «Вечернем интернете» был один автор и все его комментировали, на forum.msk.ru мы разрешали заводить аккаунты. Там появился и Холмогоров, и Крылов, и все будущие знаменитые правые и левые полемисты. Но нас абсолютно не интересовало это как сервис, нас интересовало это как контент, а контент — как привлечение внимания к провайдингу. Это как если бы люди изобрели книгопечатание для продажи станков по распилу деревьев.

Мы не видели денег в сервисах как таковых. Мы первые сделали веб-почту. Так и назвали «Почта.ру». Использовали только для раскрутки провайдинга, а потом забросили и продали по дешевке. Любое из этих начинаний могло сделать нас миллиардерами, но мы не были айтишниками, мы были медийными и телекоммуникационными людьми, любили то, что умели, и не жалеем.

НТВ: расцвет. 11 ноября 1996

Вскоре после победы Ельцина на выборах выходит президентский указ, который передает все эфирное время четвертого телеканала в распоряжение команды НТВ. Самое влиятельное либеральное медиа страны становится полноценным телеканалом.

Евгений Киселев

основатель и председатель совета директоров НТВ (1993–2000), ведущий программы «Итоги»

Название НТВ никак не расшифровывается. Молодые журналисты пишут, что «Н» означало «независимое». Ни черта это не означало. Просто придумали аббревиатуру, которая на слух звучит благозвучно. В уставных документах было название «Телекомпания «НТВ». Нам говорили: «Вы называете себя независимым телевидением…» Но мы так пафосно никогда себя не называли.

У нас был очень важный принцип: разделение производителя и вещателя. Когда реформировали РАО «ЕЭС», главная проблема была отделить компанию, которая занимается производством электроэнергии, от компании, которая занимается ее транспортировкой. С телевидением то же самое. Должен быть канал, который передает программы в эфир, составляет сетку вещания, наполняет ее каким-то продуктом, публикует готовую программу передач на неделю. И при этом есть независимые производители, которые снимают фильмы, сериалы, развлекательные передачи и конкурируют за место в эфире. Чтобы директор вещательной компании мог сказать: «Мне нужно на семь часов вечера поставить какое-нибудь ток-шоу, рассчитанное на такую аудиторию. Ток-шоу для домохозяек среднего возраста. А в восемь часов вечера мне нужен какой-нибудь убойный сериал про ментов, которые охотятся за зловредными нарушителями». По идее, должны прибегать со всех сторон и предлагать. Единственное производство, которое должно быть на канале, — производство собственных новостей и программ, с ними связанных. Поэтому на НТВ изначально была редакция информации, редакция программы «Итоги», редакция «Намедни» и спортивная редакция. Все остальное мы покупали.

«Итоги», конечно, менялись. Однажды мы придумали, например, так называемые селекторные совещания, мы так про себя шутили. Приглашали нескольких политиков, как правило, лидеров фракций Государственной Думы, сажали их в разные студии, и я беседовал с ними по очереди. Обычно это было накануне важных голосований в Думе, например, о вотуме недоверия правительству. Ведущий дирижировал, действовал не по принципу «чего изволите, чтобы я спросил», а говорил: «Геннадий Андреевич, пожалуйста, расскажите. Геннадий Андреевич, спасибо, все понятно» — и дальше мы переключались на другую студию, где сидел другой гость. Фокус был в том, что когда ты беседуешь с гостями в одной студии, ты, конечно, можешь их перебивать и даже пытаться заткнуть кому-то рот, но очень часто это превращается в общую перепалку. А когда они разведены, любого можно по мере необходимости включать и выключать из эфира. Ты говоришь: «Извините, но вы не отвечаете на мой вопрос, я поговорю с другим гостем, а вы пока подумайте». Это производило фурор. Ведущий программы, по сути, вел допрос с пристрастием лидеров парламентских фракций, тасуя их, как колоду карт.

Возможно ли сделать сейчас такое же популярное телевидение, как НТВ тогда? Нет, по той простой причине, что очень изменилась страна, жизнь, состояние рынка развлечений. В 1990-е годы телевизор как инструмент развлечения был гораздо важнее. Он был в некотором смысле единственным таким инструментом для огромного числа людей. Кинопрокат практически умер, качественного кино на видео не было, DVD еще не появились, в Москве было очень мало развлекательных заведений, а если и были, то они были безумно дороги. Сейчас структура смотрения телевизора очень изменилась. В чем была фишка НТВ: мы показывали качественное зарубежное кино, сериалы. Ведь тогда можно было купить только пиратские фильмы плохого качества на VHS-кассетах с плохим переводом. Сейчас человек едет домой с работы, заехал в магазин за продуктами, там же где-то на стоечке продаются DVD. Человек, который может купить свежий фильм, не станет его смотреть по телевизору с бесконечными рекламными паузами. Он спокойно нальет себе бокал вина, сядет и будет с удовольствием смотреть безо всяких пауз. Или пойдет в какой-нибудь ресторан, которых сейчас в Москве больше, чем в Лондоне, или в спортклуб, или в боулинг играть. Тогда всего этого не было и телевизор был заменой всех возможных развлечений.

Мы никогда не скрывали своих политических симпатий. НТВ было центром притяжения людей, придерживавшихся либеральных и демократических взглядов, людей, которые считали, что Россия — часть Европы, что правильный путь для России — путь западнический, что Россия не должна пытаться стать вторым Китаем или второй Индией. Я не люблю слово «антикоммунизм», у этого понятия есть плохая коннотация: «пещерный», «кровавый», «жестокий». Но, в принципе, мы в некотором смысле были цивилизованными, идейными, убежденными антикоммунистами.

Фотография: Таня Щеглова и Роман Новен

Сейчас Евгений Киселев ведет программу «Большая политика с Евгением Киселевым» на украинском телеканале «Интер»

Артемий Троицкий

директор музыкального вещания НТВ (1994–1996)

Верхушка НТВ была такой «могучей кучкой», все друг с другом были очень близки, парились вместе в банях, у них был поселочек Чигасово, где они друг к другу в гости ходили. Мне было предложено влиться в эту тусовку, но мне она была не очень интересна. И когда арестовали Лисовского (член избирательного штаба Бориса Ельцина, выносивший из здания Белого дома коробку из-под ксерокса с 500 тысячами долларов наличными. — Прим. ред.), а Женя Киселев с расстегнутым воротом выскочил в прямом эфире и стал вопить, что демократия в опасности, мне это было просто омерзительно. Потому что большой вопрос — какое отношение имеет черный нал к судьбам демократии. В общем, когда мои музыкальные программы стали уходить дальше в ночь, я пошел к Малашенко и сказал: или вы ставите их в нормальное время, или я ухожу. Шантаж, к сожалению, не удался — а я за свои слова привык отвечать. Кажется, я был первым, кто ушел с НТВ добровольно.

Передачи «Итоги» с Евгением Киселевым 1999 года

«Столица». Январь 1997

Выходит первый номер обновленной «Столицы». Сергей Мостовщиков в рамках ИД «Коммерсант» перезапускает журнал, прежде делавшийся Андреем Мальгиным, и «Столица» становится первым городским изданием для только народившегося московского среднего класса — настолько же легендарным, насколько и безумным. Ровно через год журнал закрывается за полной экономической недееспособностью и абсолютной неформатностью.

Александр Тимофеевский

сотрудник журнала «Столица» (1990–1992), внутренний критик «Коммерсанта» (1992–1997), обозреватель «Коммерсанта» (1995–1997)

«Столица» Андрея Мальгина сыграла отдельную роль в истории СМИ 90-х. С 1990-го по 1995-й это был очень яркий журнал постепенно люмпенизирующейся интеллигенции. Издаваемый на сортирной бумаге, со старомодным рисованием, крайне небрежным оформлением, с полным отсутствием рекламы и так далее, и так далее. Зато там публиковались прекрасные тексты. По степени свободы «Столица» вообще была королевой: Мальгин не боялся никого и ничего, что есть обратная, симпатичная сторона нерыночности — в Daily, например, существовала жесткая корпоративная цензура. Я к «Столице» относился очень тепло и, когда меня Володя Яковлев спрашивал, всячески поддерживал идею это издание купить. Поскольку журнал почти не зарабатывал, другого выхода у Андрея не было — и он продался. Володя попытался изменить купленную «Столицу». Сама идея московского журнала ему очень нравилась, тогда нарождался средний класс и городское сословие. Сначала «Столицу» отдали Глебу Пьяных, и он на протяжении многих месяцев делал журнал в компьютере — итогом этого стали один или два номера, которые Володе категорически не понравились. После чего, собственно говоря, и возник Мостовщиков. Он выполнил поставленную задачу, создал для нового городского сословия новую городскую речь. Или так, по крайней мере, могло казаться. «Столица» Мостовщикова была очень успешной, многими любимой, но это был арт-проект Сергея Мостовщикова. Через год Володя раскусил это и закрыл «Столицу».

Валерий Панюшкин

шеф-корреспондент журнала «Столица» (1997)

«Столицу» купил «Коммерсант» и долго-долго не делал из него ничего. Сначала главным редактором был Глеб Пьяных, а потом за него взялся Яковлев лично. Какое-то время вся работа происходила у него в кабинете. Потом появились так называемые шеф-корреспонденты. Их было много: Сергей Мостовщиков, Андрей Колесников, я, Катя Метелица, Николай Фохт, Дуня Смирнова, Ваня Охлобыстин, Игорь Мартынов, Рустам Арифджанов — куча народа. Шеф-корреспондентам была положена вполне внушительная зарплата, нам выдали служебные мобильные телефоны — тогда их могли позволить себе только очень обеспеченные люди. Это было настолько круто, что когда телефон выдали Охлобыстину, он тут же позвонил Феде Бондарчуку и сказал: «Федя, давай прямо сейчас встретимся, я тебе покажу мобилу свою».

Когда «Столица» начала выходить, был установлен порядок: каждый из шеф-корреспондентов по очереди работал выпускающим редактором, причем мог выкинуть из номера не понравившуюся ему заметку, пускай даже написанную Мостовщиковым, главным редактором, между прочим. Помню, как однажды в ночь сдачи я так и сделал. Пришел к Мостовщикову и сказал: «Что ты тут написал? Ну-ка давай, переписывай! Я это говно в номер не поставлю». Было круто очень.

В «Столице» было много всего хорошего. Прекрасные тексты, не менее прекрасные вкладыши, какие-то придумки и праздники. Правда, со временем это все стало надоедать. Вся жизнь наша была как один сплошной праздник, и это было тяжко, потому как довольно сложно столько пить.

«Столица» была попыткой сделать журнал, состоящий из больших и качественных материалов. В 1998 году рынок журналов вообще представлял собой некую мастерскую: вот Сережа Пархоменко делает образцово-показательный политический еженедельник «Итоги», вот Илья Ценципер пытается слямзить Time Out и выпускает «Вечернюю Москву». А вот журнал «Столица», в котором происходит какой-то е…анутый эксперимент. И все это перетекает из одного в другое. Условно говоря, я пишу в «Столице» заметку про сумасшедший дом, и Маша Гессен зовет меня на работу в «Итоги», потому что — вот же как надо делать социалку для «Итогов»! Или кто-то еще пишет текст про какой-то концерт, и Ценципер предлагает что-то сделать, потому что — вот же как надо писать о музыке!

В журнале «Столица» можно было безнаказанно экспериментировать. Но у этих экспериментов был, как бы это получше сказать, старперский душок. Тот же Мостовщиков к тому времени был уже известным журналистом. Ощущать, что мы какие-то молодые и новые люди, было нельзя. Мы были звездами, которым позволили все что угодно. Да, это было очень здорово. Но думаю, никто бы не захотел продлить это дольше, чем просуществовала «Столица». Меня через год зае…ало, что мы много празднуем и мало работаем. Быстро понимаешь, что работаешь для замкнутой аудитории: пишешь о тысяче человек для тысячи человек. «Столица» была даже не журнал, а клуб, где ты можешь делать что угодно, но никак не можешь выйти.

Vogue. 1998

Самым последним из крупнейших глянцевых журналов мира в Россию приходит журнал Vogue. В самый разгар кризиса в стране появляется новый дорогой глянец. Главным редактором назначают Алену Долецкую.

Алена Долецкая

главный редактор журнала Vogue (1998–2010)

Первый номер журнала Vogue вышел в России в 1998 году, в самый разгар кризиса. Нам пришлось отменить роскошный запуск на Красной площади со всеми мыслимыми и немыслимыми для Москвы представителями моды, фотографии, журналистики. Это, впрочем, не помешало нам сделать роскошную обложку, снятую Марио Тестино и Карин Ройтфельд с двумя супермоделями Кейт Мосс и Эмбер Валеттой на фоне Красной площади. Мы читали с грустью и улыбкой заметки в МК: «Вышел первый и последний номер русского Vogue». С улыбкой, потому что знали: журнал с рынка не уйдет.

Занятная история была со второй обложкой, когда в стране было совсем печально и кисло. У нас был выбор: или роскошная, с декольте, привлекательная Джулия Ормонд (она тогда сыграла в «Сибирском цирюльнике»), или модель Джейми Кинг, которую снял в московском метро фотограф Перри Огден. Выбрали модель, решив, что ее невызывающий вид будет больше соответствовать ситуации в стране и настроению читателей.

Из первого кризиса страна вышла довольно быстро, в экономике начался небывалый для посткоммунистической России рост. И люди быстро начали привыкать к дорогим вещам, к новой визуальной культуре. Vogue им в этом помогал.

До выпуска первого номера пришлось написать пяток сценариев, по которым мог развиваться журнал. Хотелось сделать его именно русским, а не копией американского или английского, просто на русском языке.

Фотография: Алексей Киселев

Появились слухи, что в 2011 году Долецкая возглавит новый журнал о звездах Interview

В первых иностранных отелях в России после перестройки было правило: никогда не брать на работу тех, кто работал в советских отелях. Такое же правило поначалу было и у меня — никаких людей с опытом работы в русском глянце. Значительно легче учить, чем переучивать, особенно тех, кто считает, что и так все знает.

Русский глянец трудился честно и верно, и к тому моменту почти все основные игроки заняли свои места. Тогда мне нравилось говорить, что «журнал Vogue пришел последним, как император, который появляется последним, после своей свиты». В бизнес-смысле это было правильное решение — в спешке только сами знаете кто родится. Время показало, что мы сделали все правильно.

Глянцу сложно быть умным. Лучше профессиональным. И от других глянцевых изданий, мне кажется, мы отличались амбициями, ориентацией на высокие цели. Ориентацией на мировой бренд. Vogue не заигрывал с толпой, если хотите. Аудитория к тому моменту уже насытилась тем, что ей было предложено, и хотела новых высот. Их мы и предложили.

Polit.ru и Gazeta.ru. 1998

За год в русском интернете, доступном только избранным, появляются Polit.ru, Lenta.ru и Gazeta.ru — первые профессиональные общественно-политические сетевые СМИ, которые сообщают новости не на следующий день, а незамедлительно.

Дмитрий Ицкович

издатель Polit.ru

Все началось с тусовки в моей семикомнатной квартире в Калашном переулке, где мы делали проект Zhurnal.ru. Участвовали несколько человек из Тарту, в том числе Рома Лейбов, потом туда же прописались Антон Носик, Линор Горалик и так далее. У Кирилла Рогова появилась мысль про политику, потому что это такой интеллектуальный фронтир, про это интересно думать. Я согласился. Так и появился Polit.ru. Когда мы планировали приступить к работе, я беседовал с Роговым по телефону, и он говорил, что все время работать не будет, будет иногда пропадать. Мы жестко спорили, пока я не вспомнил, что на улице минус 30, а у меня под дверью стоит человек, который приехал из Риги. Человека звали Андрей Левкин. Я ему сказал: будешь главным редактором такого проекта. Он обалдел, но согласился — видать, крепко подмерз.

Антон Носик

главный редактор Gazeta.ru (1998–1999), создатель Lenta.ru

К выборам в Думу в 1999-м и президентским в 2000-м олигархи задумались о том, чтобы создать федеральный сетевой политический проект и предоставлять его дружественным политикам, вместо того чтобы давать им деньги, которыми те умеют распорядиться только коррупционным способом. Фраза «создание русскоязычной ежедневной газеты в интернете» была в этом проекте последней. Доля денег, заложенных на создание этой самой газеты, составляла от общей суммы контракта один процент. Фонд эффективной политики обслуживал команду Ельцина. Тогда это была команда Ельцина, а не команда Путина, Путина в нее назначили практически под занавес. По состоянию на осень 1999 года победа Ельцина и его преемника вызывала сильные сомнения. Блок Лужкова и Примакова выглядел очень уверенно. Поэтому люди в ЮКОСе подумали, что крупный совместный проект с Фондом эффективной политики может им навредить. ЮКОС быстро, буквально через пару месяцев после запуска проекта, всего большого политического проекта, к которому я отношения не имел, уведомил ФЭП о том, что «спасибо, не надо».

И проект исчез, не успев возникнуть. Но та его часть, которая была прописана одной строчкой «русская интернет-газета», Gazeta.ru, этого даже не заметила, потому что она-то свой бюджет получила и продолжала действовать по своему плану. Он был вполне намечен, мы запустились в сроки, а финансирования было на два месяца. Они прошли, и деньги кончились. Мы обратились к ЮКОСу и сказали: «Ребята, есть такая газета». Они говорят: «Да-да, есть такая газета, мы знаем». Мы говорим: «Ну, ребята, а деньги?» А они говорят: «А какое мы имеем отношение к этой газете?» Мы им напомнили, что эта газета создана на их деньги. Они были потрясены открытием. Они эту газету читали, но не знали, что она — их. Думали примерно полдня и сказали: «Присылайте смету». Мы прислали, они из нее вычеркнули ровно одну строчку — тысячу долларов рекламных расходов со словами «этой газете реклама не нужна».

С того момента, как они поняли, что газета их, — они захотели ее контролировать. Поэтому они предложили моей команде перейти в нефтяную компанию ЮКОС, в ее интернет-подразделение, и продолжать заниматься изданием этой газеты. Я с интересом выслушал предложение, съездил в Нефтеюганск, посмотрел на то, как устроены изнутри отношения нефтяной компании и интернет-подразделения, и мне показалось, что я там работать не хочу.

MTV. 25 сентября 1998

Выходит в эфир отечественная версия мирового музыкального канала MTV. У новой российской молодежи, которая читает «ОМ» и «Птюч» и слушает «Мумий Тролля» и The Prodigy, появляется свое телевидение.

Тутта Ларсен

виджей MTV (1998–2008)

До MTV было Biz-TV, которое делал тот же Борис Зосимов, — и мы с Александром Анатольевичем плавно перетекли с одного на другой. Зосимов-то нас и выбрал — у него было удивительное чутье на правильных людей.

Тoгда, в 1998-м, это вoспринималoсь как oткрoвение. Пoявление MTV в Рoссии явилось знаком тoгo, что все границы теперь oткрыты. Мне казалось тогда, что мы стали ближе к цивилизованному миру, мы перестали быть не такими, как все, для нас это стало прозрением с тoчки зрения сoвременнoй мoлoдежнoй культуры. Мы вели на MTV не просто программы — мы вели миссионерскую деятельность, были чем-то вроде oкна в Европу. Работа на MTV была для нас всех диким праздником, нo мы все вoспринимали это не как некий карьерный рост, а как обретение нoвoгo oбраза жизни, нoвoй идеологии. Мы делали мoду в тo время. MTV было не просто работой или телеканалом, MTV было стилем — стилем в oдежде, в музыке, кoтoрую мы слушали, в независимости oт штампов и гoтoвнoсти самoвыражаться. Оно выполняло функцию тех самых нескольких рукопожатий, через кoтoрые взаимосвязаны все люди на Земле.

Василий Стрельников в эфире шоу «Тихий час»

У всех были свои вкусы: мы с Oлей Шелест слушали тяжелую музыку — Rage Against the Machine, Korn. Я еще всякую электрoнщину любила типа The Chemical Brothers. Анатольевич был бoлее изысканным — слушая всяких старичков, Пoла Маккартни. Нo делo былo не в том, что ты слушаешь, а в том, как ты живешь. Тo, как мы выглядели на экране, не былo рабoтoй стилистов или маркетoлoгoв, нет! Мы и в реальнoй жизни именнo так oдевались, oбщались и именнo так себя вели, этo были живые мы. Для зрителя этo был телеканал, кoтoрый делали егo друзья. Мы не были глянцевыми гoлoвами или небoжителями, мы были своими, гoвoрили прoстo и дoступнo, на oбщем сo зрителем языке. Через MTV у зрителей сoздавалoсь oщущение, чтo oни часть бoльшoгo кoмьюнити интересных людей, таких же, как oни.

А пoтoм появился интернет — и все. Пoсредствoм MTV люди научились независимо мыслить и просто стали это делать сами — через сеть. Кoнечнo, проще тусoвать в интернете, чем сидеть перед телевизором. Да и система музыкального бизнеса изменилась. Раньше, если ты хотел, чтоб про тебя узнали, тебе нужно было победить в гoлoсoвании, и тогда ты попадал на канал — и это было невероятно трудно, нo круто. Сейчас ты выкладываешь ролик в сеть — и все, тысячи просмотров.

Константин Кинчев в передаче «Дневной каприз» с Туттой Ларсен

«Наше радио». 14 декабря 1998

На частоте 101,7 в эфир выходит станция «Наше радио», запущенная Михаилом Козыревым и принадлежащая совместной медиакорпорации Руперта Мердока и Бориса Березовского. Начинается глобальный ребрендинг русской рок-музыки — и последняя романтическая эпоха в истории отечественного радио.

Михаил Козырев

генеральный директор «Нашего радио», 1998–2005

Когда мы открыли «Наше», все сказали: «Ага! Ну ясно. А играть-то ты что будешь?» Это был первый индикатор, что главная проблема станции на первое время — материал. Мое внутренне определение было таким: играем качественную отечественную музыку, которая не попадает ни в один эфир. Мы категорически избегали слова «рок». На первом сборнике «Нашествие» были «Иван Купала» и «Гости из будущего». Другое дело, что время показало: избегай не избегай, этот рок тебя все равно настигнет. Если бы мне, выпускнику хорошей свердловской школы, сыну режиссера и концертмейстера симфонического оркестра, кто-нибудь в юности сказал, что я поставлю в эфир тексты группы «Король и Шут» или «Агата Кристи», я бы вскрыл вены. Но в какой-то момент ты понимаешь, что не в грамматических падежах здесь дело. Какая-то магия вдруг начинает работать.

Когда ты программируешь в дикой стране необузданную энергию вот этого гитарного рок-н-ролла, на тебя обрушивается по 150 дисков каждую неделю — причем не синглов и не от лейблов, как на Западе. Пришлось придумать целую технологию: мы раскладывали эту стопку на 10 человек, которым я более-менее доверял, они выставляли песням оценки, дальше собирался худсовет, на котором мы отслушивали порядка 50 песен, которые набирали больше 7 баллов, и потом каждый должен был поставить свой балл каждой. Было много лажи. Я в какой-то момент отсутствовал, приехал, включаю «Максимум» и слышу песни группы «Полюса» «Поэзия»: «Такая тема — врубайся, страна!» Абсолютно наша песня! Прибегаю к Филиппу Галкину, суперпрофессиональному человеку, и говорю — как так, нам же присылали диск. А он отвечает: «Ну это ж лажа, Миша, ну ты чего?» И я такой: «Б…дь!!! Ну как можно в этой песне не заподозрить хитяру абсолютную?»

Понятно, что радио не было бюджетообразующим фактором для Бориса Абрамовича — хотя, разумеется, он бы не позволил делать его без четкого бизнес-плана. Но он был абсолютно влюблен в эту игрушку — так же, как Абрамович влюблен в свой футбольный клуб. Ни одного фундаментального проекта я не осуществил без личного разговора с ним. Причем он постепенно начал неплохо разбираться в музыке. Когда Земфира появилась — у него вообще появился любимый артист (как и у многих, впрочем). Никогда не было такого, чтоб он мне звонил и говорил: «Что за х…ню я слышал только что в эфире?» Но каждый раз, когда мне приходила в голову идея что-то сделать — фестиваль, допустим, — он говорил: «Да, делаем». Но он честно следовал тем договоренностям, которые были изначально. Я ему сразу сказал: я не про политику. На что он мне ответил: «Мишенька, неужели вы думаете, что хоть одно средство массовой информации может быть неполитическим?» И был прав. Конечно, «Наше радио» было в определенной степени политическим заявлением. Социально-культурным, во всяком случае.

Максим Соколов. 1999

Выходит книга «Поэтические воззрения россиян на историю» — собрание сочинений публициста и филолога Максима Соколова, все девяностые описывавшего политические процессы в стране с не свойственной этому жанру академической и филологической изысканностью.

Максим Соколов

корреспондент еженедельника «Коммерсант» (1989–1993)

— Когда вы в 1989-м пришли в «Коммерсант», как получилось, что вы стали фельетонистом? Вы же начинали как парламентский корреспондент.

— Не могу сказать, чтоб я так уж тяготел к работе в поле: если что-то можно делать, лежа на боку, так оно же и лучше. Существовал невостребованный потенциал, накопленный в годы советской власти, когда люди имели возможность ничего не делать и…

— Предаваться раздумьям?

— Да. Если потребности человека были скромны, то возможности много думать, лежа на боку, у него были превосходные.

— Но яковлевский «Коммерсант» же изначально предполагался газетой западного типа, где унифицированные тексты, написанные одной рукой. И вдруг такая архаичная должность.

— Вы знаете, я думаю, жизнь берет свое, и национальные обычаи тоже берут свое. На тот момент существовали либо каноны советской партийной печати, либо освободительные: auf Barrikaden, auf Barrikaden, на бой, на бой, в борьбу со тьмой… То, что предложил Яковлев, — канон такой нарочитой отстраненности, при которой вполне возможна и какая-то живая солидарность внутренняя, просто она маскируется. Я сравнил бы это знаете с чем? Мы ж не можем отрицать, ну, вполне национальный характер, скажем, пушкинских сонетов или пушкинских трагедий, написанных пятистопным ямбом. Усвоение русской словесностью европейских жанровых форм, оно ничему не мешало, а только способствовало. Более того, если форма хорошо освоена, легче ее наполнять уже своим содержанием, а потуги к какой-то нарочитой посконности в духе «Ух ты гой еси, подавай такси!», они чаще наблюдаются при плохом владении ремеслом. А Яковлев, он, в общем-то, ну, ремесло поставил подножием искусства, в чем похвалить его должны.

— В 1990-е, когда вы приобрели известность, публицисты были абсолютно титаническими фигурами. Было с десяток талантливых авторов, за которыми все наблюдали вне зависимости от того, на каких позициях они стояли. Вот выходил Доренко со своим самурайским мечом и…

— Ну Доренко-то совершенно не утратил таланта и образования не утратил. Только несколько физически постарел… Так все мы не молодеем.

«Если в путинском окружении я вижу служак, которые способны хотя бы к организации какой-то бюрократической деятельности, то в противоположном стане я вижу то, что вызывает изумленный вопрос: «Что это?»

— Но потом титаны перестали быть нужны. Как реставрация Мэйдзи, когда у самураев вдруг взяли и забрали мечи.

— Тут вроде бы даже и не забрали, только мечи оказались картонные. Глупее всех тот выглядит, кто продолжает им размахивать. Странно, что крушение этого рынка для кого-то оказалось неожиданностью. Я помню начало 1998 года, когда авторы не самого первого ряда говорили, что меньше чем на $5000 работать не пойдут. Знаете, как-то то ли Дж.-П.Морган, то ли кто-то из подобных акул в начале 1929-го услышал, как чистильщики сапог обсуждают курс акций, и понял, что надо срочно уходить в кэш. Здесь что-то похожее было. У нас как-то очень сильно ждали, что включение в мировую цивилизацию — это будет что-то то ли в духе раннего Маркса — «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех», то ли по Маяковскому — «землю попашет, попишет стихи». То есть, грубо говоря, будет преодолено отчуждение личности. Хотя и Маркс, и его последователи, они как-то отмечали, что с отчуждением при капитализме все обстоит замечательно. А получив это отчуждение, предсказанное классиками, все очень огорчились, возникло чувство, что нас грязно обманули — демократы, чекисты…

— Ну это еще и профессиональная скука. Мне кажется, сейчас от грядущих выборов многим хочется не столько каких-то светлых перемен, а как раз информационной движухи в духе 1990-х — чтоб были опять две твердыни, медведевская вертикаль против путинской, чтоб опять стало интересно.

— И животным после хлеба хочется зрелищ. Я вот собачек покормил в имении, они начинают играть. Почему ж тогда отказать людям в таких устремлениях? Было бы несправедливо. Но будет ли что-нибудь? Применительно к описанной вами коллизии — я как-то не очень вижу поединщиков. Если, скажем, в путинском окружении я вижу, ну, служак, которые способны хотя бы к организации какой-то бюрократической деятельности, то в противоположном стане я не вижу даже этого. В противоположном стане я вижу то, что вызывает изумленный вопрос, который упоминавшийся нами Яковлев задавал, когда ему подавали совершенно неудобоваримый текст, — он накладывал резолюцию: «Что это?» Я уже, можно сказать, старый человек, что-то в жизни повидал, но у меня это не вызывает не то что сочувствия… У меня это не вызывает ни малейшего предположения, что из этого может выйти что-то даже не путное, а хотя бы громкое. Какая-то проблема с личностным масштабом. Причем проблема в достаточной мере общемировая. Что мы видим громкого в последнее время на мировой арене?

— Обама.

— Ну Обама, да. Еще вот Стросc-Кан. Вот это громко.

— Если вернуться к самурайскому периоду — ваши фельетоны вполне себе проходили тогда по ведомству тяжелой артиллерии. И довольно легко представить, например, разговор Березовского с Доренко или вашего телевизионного коллегу Леонтьева, которого условный сегун просит для общего блага отсечь пару голов. Но мне трудно представить вас в этой роли.

— Ну я в этой роли как бы и не был. Хотя было интересно читать отзывы, указующие на чубайсовский или чей-то еще заказ… Притом что я это дело писал сам по себе и отправлял в редакцию, сидя дома на печи. Я вообще думаю, что во всех этих сечах, стычках, войнах 1990-х — там было, конечно, не без мздоимства, но довольно многое рождалось просто от солидарности.

— Но что касается лично вас, ваша мотивация…

— Мотивация была такая, что — ну зачем же вы так оскорбляете мой разум?! Ну я все понимаю, но зачем же так?! Это же ни с чем не сообразно! Это довольно сильная мотивация.

— Наверно, интересно было обнаруживать себя в роли цепного пса властей. Показательный пример — вы написали про Политковскую, что людоедскому режиму не было смысла ее убивать, и сразу превратились в приспешника убийц.

— Ну да, есть вещи, которых вслух сказать ну совершенно не моги… Я помню, в начале первого десятилетия был освобожден из чеченского плена французский фоторепортер Брис Флетьо. Его выкупили, он приехал и отбарабанил что положено про то, как он понимает борьбу чеченского народа за свободу, а еще через десять месяцев наложил на себя руки. Про борьбу, я думаю, он говорил из очень простых соображений: скажи он, что это звери в человеческом облике, — не думаю, что это бы сильно способствовало продолжению профессиональной карьеры. У нас в этом плане гораздо больше развито желание не так сильно зависеть от народа — ну, прогрессивной его части. Народ, понятно, обижается. Власть себя даже либеральнее в таких вопросах ведет — вероятно, в связи с гораздо более развитым цинизмом.

«Если б мне кто-то сейчас показал человека, о котором я мог бы сказать: «Да, это мой президент» или «Да, наш царь, так выпьем за царя!» — ну я, может, тогда и выпил бы за царя. Но мне его как-то никто не показывает»

— Самый лично мной любимый участок вашей карьеры — ваше участие в «Однако» на первой кнопке. Говоря теми же словами Владимира Яковлева: что это было?

— Было то, что, с одной стороны, Михаил Владимирович Леонтьев утомился вещать ежедневно. Он желал какой-то подмены и вот предложил меня. Его «Однако» строилось на каких-то определенных аллюзиях, цитатах, а поскольку он, очевидно, считал меня тоже изрядным цитатчиком и начетчиком, он решил, ну вот чего далеко искать. И это дело пошло и продолжалось до тех пор, пока не началась жизнь иная, более нервная и телевизионному начальству расхотелось to take unnecessary risks, или, как переводится в каком-то словаре русских просторечий, «искать на свою задницу неприятностей». Ну мне Михаил Владимирович еще в начале 2004 года говорил, что после президентских выборов настанет заря свободы.

— А он же это искренне говорил, да?

— А Михаил Владимирович вообще необычайно искренний человек.

— Какую бы чудовищную фигню он ни нес.

— Ну, как говорил итальянец в «Египетских ночах», perche la grande regina n’aveva molto («потому что у великой царицы их было много». — Прим. ред.). Очень точно было замечено, но он всегда искренен.

— Я про то и говорю — Леонтьев мог искренне поверить в зарю свободы. Но вы-то — нет.

— А я и не рассказывал, что наступит заря свободы. Я рассказывал в основном о том, что вот какие большие огурцы подают у нас в кооперативах. Может быть, это не самый возвышенный жанр… Но, видите ли, если б мне кто-то сейчас показал человека, о котором я мог бы сказать: «Да, это мой президент» или «Да, наш царь, так выпьем за царя!» — ну я, может, тогда и выпил бы за царя. Но мне его как-то никто не показывает, причем, повторюсь, не только в пределах Российской Федерации. Может быть, конечно, это уж такая порожденная возрастом чрезмерная…

— Разборчивость?

— Ну смотришь на кандидата и… понимаешь: я все это видел. Вот нынешний кумир публики, народный борец Навальный. Меня от него отталкивает даже не то, что он демагог, — это пусть бы. Меня отталкивает, что он образцово-показательный демагог, которого можно показывать студентам. Студенты усаживаются амфитеатром, входит профессор, выводит Навального и показывает. Особенность великого мужа — в том, что им не проиллюстрируешь строчку в словаре, он уникален. Ельцин, де Голль — их бессмысленно показывать студентам.

— А Путина можно?

Фотография: Александр Решетилов

Книга Максима Соколова «Поэтические воззрения россиян на историю»

— Ну, в общем-то, фифти-фифти. Он не совсем тривиален. Он, по-моему, не очень способен вызывать живейшую симпатию. Он слишком охлажденный для этого. Притом что политик от бога, как выяснилось. Он может своим политическим направлением не нравиться, но этого у него не отберешь.

— Но Навальный — в нем много того, что люди как-то отвыкли видеть в политиках.

— А чего вы давно не видели, что в нем есть?

— Хотя бы то, что он слова грамматически правильно складывает — это такая редкость у нас, особенно у людей, претендующих на роль в государственной жизни.

— Ну, в этом разрезе я никогда не думал. Кстати, интересно, а сколь хорошо изъяснялся по-латыни Катилина? По-моему, его обвиняли во всех смертных грехах, но в том, что у него было как-то хреново с грамматикой, его даже Цицерон не обвинял.

— Та публицистика, которую вы, скажем так, ввели здесь в обиход, при всей архаичности формы была очень постмодернистская. В конце 1980-х — начале 1990-х журналисту полагалось быть борцом за идею, у вас же была нонпартизанская позиция, позиция человека, который сидит на пеньке и фиксирует вокруг не столько борьбу света и тьмы, сколько разные оттенки глупости. Вам никогда не было жаль, что у вас нет какой-то магистральной линии, какого-то боя, в котором вы участвуете?

— Лучшие и прочнейшие изменения — те, которые происходят от постепенного улучшения нравов. А те, кто хочет всевозможных переворотов, либо молоды и не знают нашего народа, либо люди уж совсем бессердечные, которым «чужая головушка — полушка, да и своя шейка — копейка». А если мы говорим, что лучшие изменения — от постепенного улучшения нравов, получается, что это и есть магистральная линия. Другое дело, что, говоря о магистралях истории, мы неизбежно ассоциируем по Марксу: «Революции — локомотивы истории» и так далее… А тут совершенно не локомотив, тут слепорожденный крот. Так что немного обидно, конечно. Да. Но главное… Все-таки за эти двадцать лет на нас свалилось такое чудовищное, раздавливающее количество информации. Ведь начало преобразований, горбачевская перестройка — все это было вскормлено информационным голодом, подобным тому, который, как говорят, люди испытывают в одиночке. Когда видишь не просто зрительные галлюцинации, а какие-то именно такие вот, в химических цветах: мужик в красной рубахе там или лягушка огромная ядовито-зеленого цвета. Голод по ярким образам — зрительным, звуковым и так далее. А сейчас чего нет — так нет этого голода. Все доступно, на все насмотрелись. Кроме того, такое изобретение, как электрический интернет, оно, вообще говоря, убийственно для политики. Представьте себе блогера Робеспьера или блогера Дантона. Фуй, да и только. Или вот блогер Мирабо…

«Те, кто хочет всевозможных переворотов, либо молоды и не знают нашего народа, либо люди уж совсем бессердечные, которым «чужая головушка — полушка, да и своя шейка — копейка»

— Так это и неплохо, нет? Весь напалм, который в них был, уходил бы на ругань с комментаторами.

— Ну да. Интернет-газета «Друг народа». Собственно, у нас примерно таких интернет-газет и авторов как говна за баней. И головы целы. С одной стороны, неплохо. А с другой — есть чувство, что все это приводит к общему растворению в теплохладности. Если покопаться, многое в современном протестантстве — то, что для многих олицетворяется в ужасной фигуре Путина, — вызвано именно теплохладностью бытия, от которой сердце кипит, чего-то хочется, ну и, стало быть, Путин виноват. Вывод вызывает некоторые сомнения, но ощущение, что такое бытие не имеет каких-то внятных перспектив, оно небеспочвенно. Иногда людям приходит в голову то, что у них какое-то более обширное предназначение. В современных протестных настроениях очень много протеста не против конкретного тирана, а, скажем так, против современной буржуазной или постбуржуазной цивилизации как таковой. Люди бесятся совершенно не оттого, что Путин такой кровавый жидочекист, а оттого, что представление о смысле бытия — оно какое-то… вот такое. С другой стороны, за это и боролись. Все же в какой-то момент очень хотели буржуазной нормы и скуки.

Интервью: Роман Волобуев

«Ведомости». сентябрь 1999

Издательский дом Independent Media совместно с Financial Times и The Wall Street Journal запускает деловую газету «Ведомости»; главным редактором становится 27-летний Леонид Бершидский. У «Коммерсанта» появляется первый (и последний) реальный конкурент, а у читателей — еще одна (и последняя) газета, задающая стандарт журналистики факта.

Дерк Сауэр

владелец Independent Media

У меня были очень тяжелые переговоры с The Wall Street Journal и Financial Times — когда я пытался усадить их вместе, чтобы запустить «Ведомости». Сначала я пошел в FT — поговорить о совместном предприятии. Они сказали: «Да! Это очень интересно». И ничего не происходило. Потом я пошел в The Wall Street Journal. «Очень, очень интересно» — и опять ничего. Оба издания очень боялись выходить на русский рынок. Но, с другой стороны, они не хотели, чтобы пришли конкуренты. Поэтому обе компании говорили да, но ничего не делали. И процесс переговоров занял больше года. А потом мы предложили им создать совместное предприятие. Идея была абсолютно сумасшедшая — как просить Coca-Cola и Pepsi-Cola стать одной компанией. Но в итоге они счастливы.

Леонид Бершидский

главный редактор «Ведомостей» (1999–2002)

Мы начинали с редакцией в 33 человека. Сначала многие там же и спали. Или уходили часов на пять. В «Ведомостях» всегда было очень жестко. Первое время был драйв мощный, потом некоторые стали ныть, жаловаться на отсутствие личной жизни, но все равно привыкли.

Мы старались писать про всякий разный бизнес, любой. От торговли шмелями до Газпрома. Не было ни денег, ни времени на фактчекинг, у нас и зарплаты были одни из самых небольших на рынке. Просто была установка — добывать информацию как для себя. Это не страхует от лажи, понятно. И ее всегда было достаточно. Но все же не критично много. Хотя стыдно было за что-то все время. В каждом номере был или просос, или кусок лажи. Газету делать с нуля — это как город строить. Я кидался предметами, размахивал моржовым х…ем, который Леша Германович с Чукотки привез. «Коммерсанта» мы не боялись. Его тогда Раф Шакиров вывел из деловой ниши: они оставили три страницы про бизнес, поувольняли приличных людей. Потом вернулся Васильев и дал бой. Это было страшнее, но все равно они хотели делать газету про все, а мы — только про бизнес и для бизнес-людей. Наш читатель всегда был больше ботаник, вдумчивый такой, серьезный. «Коммерсант» коробит таких. Игривостью. Несистемностью. А мы не старались ничего объяснять профану. Писали на том языке, на котором разговаривали наши источники. Просто не хотели иметь дела с дураками. Умных много в России на самом деле. «Ведомостям» точно хватило.

Доренко против Лужкова. Сентябрь 1999

Вскоре после назначения Владимира Путина премьер-министром, за несколько месяцев до думских выборов и за полгода до президентских, в субботний вечерний прайм-тайм на Первом канале начинает выходить «Авторская программа Сергея Доренко». Доренко рассказывает о том, что Евгений Примаков болен и ему вот-вот отрежут ногу, и вводит в русский язык выражение «Казалось бы, при чем здесь Лужков?», обвиняя мэра в коррупции и убийствах. На выборах в Думу блок Лужкова–Примакова «Отечество — вся Россия» проигрывает свежесозданной «Единой России»; от президентских амбиций и тот и другой в итоге отказываются. Доренко проработает на ОРТ еще год — и будет со скандалом уволен после программы про Путина и утонувшую подлодку «Курск».

Сергей Доренко

ведущий «Авторской программы Сергея Доренко», главный продюсер Дирекции информационных программ ОРТ (1998–2000)

— Для вас самого 1999 год — главное, что с вами случилось?

— В 1999 году я с гигантским интересом работал, тем более что я был невероятно обижен лично, потому что меня травили до этого. Примаков–Лужков, меня травили вместе они. В 1998 году я был директором информации Первого канала и вел программу «Время» ежедневную — и меня последовательно выгнали отовсюду. Начался же кризис страшный, люди без денег, ко мне подходят Березовский с Бадри (Патаркацишвили, партнер Березовского. — Прим. ред.) вдвоем и говорят: «Старик, ты понимаешь, что у людей нет зарплаты?» Я говорю: «Понимаю». «Но ты понимаешь, что нам через Примакова надо получить 100 миллионов долларов на канал?» — «Понимаю, но что я должен сделать?» — «Ну ты уйди тихо — и все, тогда у людей будет зарплата». Первый транш 20 миллионов, я ухожу с директора информации и из ведущих программы «Время». Сажаю эту, Андрееву, на свое место — она сидит до сих пор на нем. И начинаю делать еженедельную аналитическую программу, как я ее раньше делал когда-то. Январь, второй транш. 20 миллионов долларов и вопрос от Примакова: а почему у вас Доренко-то на канале? И мне тогда говорят: «Уйди вообще в жопу, вообще уйди». Хорошо, но за кадром я могу работать? Люди мои все, 500 человек, и они получают зарплату, и я вижу, что я правильно жертвую ради народа. Я за кадром, сидит парень, читает мои тексты. Третий транш в марте или в феврале, мне говорят: «Слушай, старичок, ты не мог бы из России вообще убыть? Вот ты какой-то такой квадратный, мы тебя в коробку и так кладем, и так, но никак не получается, а ребята сказали тебя убрать». Начинается уголовное преследование мое по поводу того, что я недоплатил налоги. Всех моих друзей, подруг жены таскают в налоговую полицию и спрашивают: «Как он живет? А день рождения он как праздновал? А на какой машине ездит?» Потом меня вызывают. «Ну как ты праздновал?» — «Никак». — «А как ты жил?» — «Ну вот я хожу в сраной майке и в сраных джинсах, так и живу». — «А машина?» — «Nissan, да и он-то не мой». — «А чей?» — «А Ромы Абрамовича, на Сибнефти числится». Они мне говорят: «Ага, вот здесь-то ты получил машину в пользование, как если бы это был дар услугой, а 13 процентов ты заплатил?» Нет, говорю, я не знал, но я заплачу, время еще есть до 1 мая, спасибо, что наколку дали. И, конечно, я валю в Штаты, и, конечно, я через две недели возвращаюсь, потому что мне трудно там, в Штатах.

— А вы там что делали?

— Да ничего не делал. Сидел у бассейна, смотрел, как вишни цветут, и друг мой Мишка выходит и говорит: «Ну че, иньжоишь свою лайф?» Я говорю: «Мишань, что-то не очень».

Сергей Доренко про Юрия Лужкова

— И в сентябре вы вернулись в эфир.

— Сюда-то я вернулся в мае. Допросы продолжаются эти дурацкие, каких-то моих бывших бухгалтеров допрашивают. Потом меня вызывает офицер Кормилицын и говорит: «Сергей Леонидович, знаете, вы переплатили налоги. Как вам вернуть переплаченное, в кассе или зачетом в следующие налоги?» Я говорю: зачетом в следующие налоги, до свидания, я пошел, идите в жопу. И все — я никто и звать меня никак, я нигде не работаю. И меня приглашает Гусинский. И я могу развернуть судьбу медиа.

— Судьбу страны, я бы сказал.

— Ну может быть. Меня приглашают Гусинский и Добродеев, туда, к Гусю, в книжку сэвовскую (здание на Новом Арбате, где располагался офис Гусинского. — Прим. ред.). Добродеев говорит: «Давай ты будешь делать «Итоги», но только экономические». При этом Боря (Березовский. — Прим. ред.) ничего мне не говорит, Первый канал про меня забыл, им надо еще какой-то транш получать. А ведь уже нет Примуса (Примаков был уволен с поста премьер-министра 12 мая 1999 года. — Прим. ред.), но надо сказать, что в то время ведь нет и Бори! Его уже слили. Это мало кто понимает, но Борю слили еще в 1998 году. Все его друзья, все его партнеры так обрадовались, что Примус против него открыл дело, и все поняли — Рома (Абрамович. — Прим. ред.) понял, что можно забрать бизнес и так далее. Все были happy абсолютно, Таня–Валя (Юмашевы. — Прим. ред.) были абсолютно счастливы, все были счастливы, потому что Боря — антисистемный такой элемент, он странный, он все время что-то шебуршит, шебуршит, шебуршит…

— Вы дружили?

— Как сказать — дружили, дружили.

— А сейчас не дружите?

— А сейчас у меня нет времени дружить. Он странный человек. Когда он не платит зарплату и рассказывает, как он покупает новый самолет за 30 миллионов долларов, и ты говоришь ему в лицо: «Боренька, это я! Ты помнишь, что у тебя серьезные долги по зарплате? Я не говорю о каких-то отдельных гонорарах, по зарплате долги, алло! А ты рассказываешь мне, как ты покупаешь новый самолет за 30 миллионов долларов. И еще яхту ставишь на стапеля. Я должен что делать? Прыгать вокруг тебя с восторгом? Или испытывать ненависть, вот как ты думаешь?» А он обижается: «Ну я хотел поделиться радостью, мы же друзья». Ну как — мы друзья? Ну да, мы друзья, но он ребенок.

— И его слили в 1998 году.

— Слили! Как только Примус начал давить Борю, все его слили, все. Думают, что Путин свалил Борю — нет, нет. Примус, сентябрь 1998 года. В январе открывают дело против Бори. В феврале Путин приходит с букетом на день рождения Лены, жены Березовского, зная, что открыто дело, и зная, что Примус следит. Меня в это время отправляют в Штаты, сливают по полной, но я все равно возвращаюсь упрямо под все допросы, как додик, как Ходор — Ходор, правда, не думал, что он сядет на 13 лет, он думал, что он сядет на месяц; ну и я так думал — сяду на месяц. Я вообще не сел в результате, повезло.

«Старик, старик, скорее! Старик, мы всех трахнем!»

Так вот, летом Степашин идет, и потом начинается ситуация паники, когда Таня–Валя заявили, что Степашин ведет закулисные переговоры с Лужковым и сдает папу. Неизвестно, правда это или нет, но они верят в это, и сама вера становится фактом. Что делать? Всем кранты с высшей очевидностью. Все губернаторы стоят в очереди на прием к Лужкову. Он делит посты в будущем правительстве. Он делит страну. Степашин пасется вокруг Лужка, все пасутся вокруг Лужка. И в Кремле начинается дикая паника, Кремль понимает, что земли под ним нет, что он висит в воздухе. Мне насрать, я их ненавижу со всей своей пролетарской ненавистью, а Лужка тем более, потому что он меня преследует. Гусь меня зовет к себе в июне — а Гусь-то победитель, а мы растоптаны, пьяный папа где-то валяется в Барвихе, и все, Степашин с ними. Я Гусю говорю: «Володя, дай подумать. Я разочарован, мне не хочется к вам идти — вы с этой падалью, эта падаль меня бьет. Подождите немножко, я погуляю, оклемаюсь». И я толкусь, работы нет, ничего нет, перебиваюсь как-то. В августе прискакивает Боря: «Старик, старик, скорее! Старик, мы всех трахнем!» Я говорю: «Ну пожалуйста, я-то тут при чем?» Он: «Ты в команде». Я говорю: «Боря, только давай изменим одну позицию. Позиция простая — мы идем на смерть, физическую. Чтобы было понятно — эти люди будут стрелять, Россия стоит дорого, во всяком случае — дороже, чем жизнь пары м…даков, нас грохнут». Поэтому, говорю, дело простое — эмиграция или проигрыш со смертью, у меня другого нет варианта. Он говорит: «Ну так ты что решил?» Я решил, что я не еду в эмиграцию и выбираю расстрел на Красной площади, пошли. И он бежит куда-то, звонит Тане–Вале, опять всем мешает — а его же уже слили, и он же уже пошел в жопу, и все так счастливы были без него.

Фотография: Иван Пустовалов

Доренко занимается не только журналистикой: в 2005-м он выпустил роман про Путина «2008»

— Слили, но канал-то его.

— Ну как его, папин канал по существу. И вот паника, и он возникает, как какой-то сперматозоид посреди вагины, и начинает кричать, что он тут, конечно, один остался, но он козырной. Носится по этой вагине взад-вперед, крича, что звать его Березовский. А все остальные такие мальца притухшие, и я в том числе, но я гибельно притухший, я такой как бы Остап Бульба: «А я хочу на смерть!» А он бегает, у него одно слово: «Всех вые…ем». Я говорю: «Боря, ну можно обосновать?» А он: «Мы всех вые…ем. Ничего не обосную, но мы всех вые…ем». Ну чокнутый. И я начинаю эту программу, знакомлюсь с Путиным. Первые его слова были: «А вы знаете, что в нашей организации вас не очень любят?»

— За скандал с Литвиненко?

— Не с Литвиненко, с Гусаком, начальником его отдела. Литвиненко — мартышка, больная мартышка. И Путин говорит: «У нас в организации вас не очень любят». Я ему отвечаю: «Владимир Владимирович, организация ваша теперь называется Россия, и вот в ней меня очень любят». В 1998 году весной у меня рейтинг доверия в Тюменской области выше, чем у Русской православной церкви. Поэтому давайте про организацию уже не будем, о России надо говорить.

— «Полно ребячиться, ступайте царствовать».

— Ну да. Ну и пошли дальше. Дальше мне Лужков уже сам помогал, потому что он реагировать начал. И Примаков. Примаков звонил Киселеву: «Евгений Алексеевич, вы видели программу Доренко? Я вам сейчас расскажу!» Представляете, да? Премьер-министр, пусть бывший, рассказывает ведущему мою программу — твою мать, вот дожили-то! Реально неопытные люди, не умеют. Лужков кричал, что он срать не сядет на один гектар с Доренко, — это неправильно, ну нельзя себя сравнивать с журналистом. Журналист в принципе — цзян-ху в Древнем Китае, внесословный элемент. Журналисты, актеры, бандиты — люди рек и озер. Они не приписаны ни к чему, ни к какому месту. Они не платят налогов, они не несут повинностей, но зато любой может их убить, потому что они никто. Как может политик, визирь связаться с цзян-ху? Не может никогда, это глупость!

Сергей Доренко беседует с Анатолием Чубайсом

— А давайте прокрутим вперед и вспомним уже из раннепутинского времени, вы сами много рассказывали: как Путин вам сказал, что со вторым сроком у него проблем не будет, еще одна маленькая победоносная война — и все.

— А сейчас я с ним дружу и ничего не буду говорить такого. Про Путина я вам расскажу другое свое воспоминание тогдашнее. Мы с ним подолгу, конечно, болтали, у нас было для этого время. И мой был призыв, и вопль, и писк, и визг, и что хочешь: разбомбить Чечню. Я говорил Путину: «Быстро надо входить, Владимир Владимирович, умоляю, пожалуйста, ну хотя бы по Тереку, Наурский и Шелковской районы заберем». И он так улыбался, глаз у него лучился, и он мне говорил: «А вы собираетесь это сказать в программе?» Я говорил: «Я? Собираюсь? Да я ору об этом, ору! Снарядов не жалеть, залить напалмом, сжечь на хер до грузинской границы, я ору об этом в каждом эфире. До реки хотя бы заходите!» Я человек, выросший в гарнизонах. Если спрашивать, какой политической партии я придерживаюсь — ответ простой: русское офицерство. Я не мог летать, потому что у меня со зрением не все в порядке, иначе я бы был летчиком, боевым летчиком, как мой батя, но не мог, потому что у меня астигматизм и еще что-то. Я бы был отцом своим, но я не мог. Поэтому я не люблю этих шестидесятников всех говенных московских. Все по-простому, говорю же. Бить, бить, бить и добить. Предательства надоели, девяносто четвертый и девяносто шестой год, предательство на предательстве, Владимир Владимирович, дайте слово, что вы не такой. Я к нему с этим приставал, все время приставал. Я сам в окопах был и, что важно, никогда там не видел никого — ни Женю Киселева, ни кого-то еще. Когда ногу оторвало Басаеву, мы с Казанцевым разбирали, как он придумал хитро, он же слил через предателя в штабе фальшивый план. И Басаев знал, что этот коридор не прикрыт. Казанцев мне говорит: «Ну, жалко, что не убили, но пойдем, выпьем хоть за ногу». Я первый гражданский человек, который после боев вышел на площадь Минутка, делал стенд-ап. Я же и погорел из-за офицеров — программа о «Курске». Меня слили, и я думаю, что слил не Путин. А я дурак, надо было ему позвонить.

«Можно, я уничтожу вашу команду?»

— Как раз в те времена, когда вы уже поссорились с Путиным, вы вспоминали, будто сказали ему: «Я буду не в вашей команде, а со своими телезрителями». Это правда?

— Я сказал простую вещь: «Владимир Владимирович, мы наедине с вами контачим, чего нам с вами не хватает? Какая на хер команда, я не умею быть в команде. Вы меня введите в любое помещение и скажите — вот это твоя команда. Первое, что я буду делать, — буду их ненавидеть». Я одиночка, батя мой пилот, мы никогда сапогами не были, мы не сапоги, мы строем не ходим, я не понимаю команды никакой. Я китайщиной уже начинал заниматься и уже выбрал себе: я Cюань-у, темный воин. Он приходит всегда один, всегда ночью, всегда в черном, всегда с севера, всегда убивает, всегда уходит на север до рассвета. Я один! Я не понимаю, что мне делать, какие команды. Я их ненавижу сразу; можно, я уничтожу вашу команду?

— Но ведь все равно за «Курск» на вас прежде всего Путин обиделся.

— Нет, Волошину все доложили, что я выбился из подчинения.

— Но в итоге обиделся Путин?

— Нет, просто ему доложили, что я сошел с ума, меня понесло и я предатель. Навешали, что я каких-то проституток нанимал, чтоб они изображали вдов «Курска». Девчонки, вдовы были одеты в легкие ситцевые платья. У них нет траурных нарядов. У жены офицера, я это знаю по гарнизонам, никогда не было никаких траурных нарядов. Хотел бы я увидеть мою мать, которая бы ездила с траурными нарядами нарочно на случай, если батя погибнет, — ну что это такое, дурка полная. А русская девка с юга в этом возрасте — как она одевается? Она одевается в короткое ситцевое платьишко, в которых их и сняли, когда они ехали, плача. И это сочли предательством — ну хорошо, значит так.

— С Путиным вы с тех пор не виделись?

— Нет, нет. От меня шарахались все, как от больного. Это был страшный период — со мной разговаривали шепотом. Со мной, помню, Йордан Боря встречался в кафе на втором этаже: надо было так зайти, чтобы никто не видел, что он со мной виделся, этаж этот отсекали. Я такого вообще не видел никогда!

— Йордан хотел вас взять к себе на НТВ?

— Он сказал: «Я пойду говорить». Еще Саша Любимов (тогда первый заместитель гендиректора ОРТ. — Прим. ред.) говорил: «Старик, надо тебя вернуть любыми силами, вот приезжай на остров (реалити-шоу ОРТ «Последний герой». — Прим. ред.), на этом острове ты должен есть тараканов, жить с девками с какими-то. Я говорю: «Сань, я до такой степени еще не дошел. Я гордый, я не хочу через тараканов въезжать на Первый канал».

— Вы же тогда на ОРТ не работали, программу канал у вас покупал?

— Да ОРТ ее делало, но поскольку у Кости (Эрнста. — Прим. ред.) были сложнодружественные отношения с московским правительством по поводу, кажется, ресторана «Пушкин», Костя предпочел писать в титрах, что программа делается по заказу канала. Но реально я был его замом. Костя мне сказал — напишу, что по заказу. Зачем? Чтобы не нервировать. А что нервировать, все ведь уже понятно — оторвут бошку, оторвут яйца, все оторвут. Приходил, по словам Бори, Музыкантский (тогда префект ЦАО. — Прим. ред.), за шесть моих программ до выборов, предлагал деньги, чтобы я уехал просто на 6 недель. Уже после того как я отпилил ногу Примакову. На самом деле мы просто показали операцию у женщины, все очень интеллигентно. Вы хотите чего? Старый гамадрил всем надоел? Да. Мне тоже, мне тоже. Давайте снимем старого гамадрила? Давайте. А кого вы предлагаете? Вы предлагаете нам такого же старого гамадрила. Этот старый гамадрил в июне в Швейцарии делает операцию. Какую? Вот такую! Мы просто показали: вы хотите снять больного и поставить здорового, но давайте разберемся, какой ваш здоровый. А если он нездоровый, тогда чего вы его нам ставите? Давайте поставим спортсмена, у нас же есть спортсмен. Роскошный спортсмен. Уже было дзюдо и все на свете.

«Кто-то говорит: «Надо сделать так, чтобы пидорасы были за Явлинского». И все так: «Костя, это тебе, у тебя более народный канал». И Костя встает и говорит: «Мой. Канал. Этого. Делать. Не. Будет»

— Примаков — это вопрос жизни и смерти для вас, как вы говорите. А «Геи за Явлинского»? Это ведь точно был не вопрос жизни и смерти.

— У меня этого не было, это было в программе «Время» у Кошкаревой (Татьяна Кошкарева — директор информационного вещания ОРТ. — Прим. ред.). Костя (Эрнст. — Прим. ред.) молодец, это очень важно не забыть любым историкам прессы, что Костя встал и вышел с гневом. Это абсолютно красит Костю. Он сделал в своей жизни много интересного в сфере шоу, но мало кто знает о том, что он сделал несколько очень ярких, мужественных поступков по совести. Выборы в 2000 году были 26 марта, это воскресенье, а 22-го, в среду, было заседание у Волошина в Кремле. По средам сидели всегда, еще с Чубайса, с 1996 года. И был Костя, и была приглашена Кошкарева. И кто-то говорит: «Надо сделать так, чтобы пидорасы были за Явлинского». И все так: «Ну как-то, наверное, Костя, это тебе, потому что у тебя более народный канал». И Костя встает — а это реально могло стоить ему карьеры! — и говорит: «Мой. Канал. Этого. Делать. Не. Будет». Разворачивается жопой к ним и хлопает дверью. Встает Кошкарева (или даже не встает): «Мои ребята это сделают». То есть программа «Время». Типа Костя пошел в жопу. Потом меня Путин спрашивал: «Вот Костя, как он, чей он?» И я ему сказал, помня об этом поступке: Костя охренительный, Костя правильный чувак. Я мог бы сказать: Костю в жопу, я сяду. И я б сел. Но я сказал: он охренительный. И когда Костя меня выгонял потом, он подошел к двери и шепотом сказал: «Nothing personal». То есть дал понять, что это не он и что у нас нормальные отношения. Костя в какие-то ключевые моменты взвивается от ощущения неправды и поступает совсем правильно, молодец. А какие-то отдает.

— А с Музыкантским чем закончилось?

— Так вот, приезжал Музыкантский и говорил Боре: «Вот 150 миллионов долларов, и Доренко на 6 недель уезжает». 150 миллионов долларов! Боря гордо ответил: «Россия стоит дороже». Боря мне это рассказывал уже после выборов, и я ему говорил: «Да даже за 75 я бы уехал в Парагвай, в жопу от вас, так вы мне надоели все ужасно. Пускай Музыкантский ко мне зайдет». А уже поздно было, дело было сделано. Сука, не надо мне 150, братцы, мне бы и 75 хватило.

— Кстати, какая у вас тогда была зарплата?

— Зарплата была большая, но зарплата была всегда сопоставима с топом по цеху. Я не хочу называть цифру, потому что есть люди, которые до сих пор получают меньше, для них это может быть огорчительно. Я о зарплате всегда говорил очень просто. Люди, которые зовут меня на работу, спрашивают: сколько ты хочешь получать? Я говорю: «Ребята, сколько у вас получает топ в этой сфере?» Вот в этой сфере топ получает Х долларов. Я говорю: о'кей, мне Х + 1 доллар. Почему? Потому что я лучше. Я точно лучше.

— И кто был топ в этой сфере? Киселев, но он же рейсовыми самолетами не летал — только джетами. Вы получали на один доллар больше Киселева?

— Ну почему только Киселев? Познер еще. Но я лучше, я не сомневаюсь. Дальше — ребята, мне деньги не нужны, я их не трачу. Эти джинсы, которые на мне, им уже лет двадцать, ну или, хорошо, десять. Мне негде тратить.

Фотография: Иван Пустовалов

1 июля Сергей Доренко вернулся на телевидение с программой «Русские сказки» на канале РЕН-ТВ

— Писали про ваш дом в Испании.

— У меня квартира в Минске есть одна. Дома в Испании никогда не было. Была яхта, тунцелов, я покупал его, потом продал и купил дом в Подмосковье. Вот и весь мой разговор. А вот слухи о том, что я очень дорого стою, я всегда распускал. Всегда. Это, я считаю, правильная маркетологическая тема. Захожу к Гусю, он мне говорит: я тебе буду платить 240 тысяч долларов в год. Мой ответ: «Володенька, а хочешь, я тебе буду платить 240 тысяч долларов в год? За то, чтобы ты просто прекратил меня смешить». И ухожу. Я сдаться за 240 тысяч могу в любую секунду. Но я думаю, что если я его пошлю, то он накинет, потому что я unique и здесь важно чуть-чуть поиграть — это же рынок, кобылу продаешь. Он говорит: 240. Почему? А потому что я плачу столько Киселеву. Я говорю: Киселеву ты до хера больше платишь. Ты оплачиваешь ему много-много-много всяких бонусов, много всяких самолетов, много всего всякого. Так что это уже не 240, а 360. Теперь смотри, старичок, сюда. Я тебе делаю час. Ты за каждый мой час получаешь 100 тысяч. Умножь на четыре недели. Умножаем на десять, пускай, месяцев. Получаем 4 миллиона. Из них ты мне платишь 240 тысяч. Ты серьезный мужчина? Что это? Я что, таджик? Не хочешь — не надо: я сам заплачу тебе 240, чтобы ты отстал. Телевидение такая сфера, на радио совершенно все на порядки ниже. Сейчас (на радио РСН. — Прим. ред.) меня слушают 300 тысяч мальчишек и девчонок за своими рулями. Я могу их сравнить с 50 миллионами зрителей, среди которых комбайнер Федя Жопкин какой-нибудь? Он меня сейчас не видит — ну и хорошо. 200 человек понимают, кто я. Остальные ничего не понимают. Меня слушают 300 тысяч человек. Вы говорите — надо больше? Никогда!

Сергей Доренко о катастрофе «Курска». Выпуск привел к закрытию передачи

— Вообще как это выглядит: вы несколько лет были буквально под запретом, потом вас стали пускать на «Эхо» иногда…

— Да, «Эхо» — это прорыв, и я считаю, что Венедиктов великий.

— ...И потом, спустя годы, вам позволяют прийти на «Русскую службу новостей», и это такое УДО, и вы теперь такой человек, который будет готов, скажем, мочить Навального.

— Навальный — интересный перец, но он царь горы. Я не сектант. Я не принадлежу к секте хороших. Мое дело — Навального трахнуть, а его дело — стать царем. А что, я должен ему поддакивать?

— Одно дело — вам его трахнуть, и другое — вам звонит Сурков и просит трахнуть. Такие вещи чувствуются очень.

— Я вижусь с Сурковым самое редкое раз в месяц. Он ни разу не сказал слово «Навальный». Вообще ни разу, клянусь. Обычно как: я рассказываю ему что-нибудь охренительное, он рассказывает мне что-нибудь охренительное, потом я говорю, слушай, вид у тебя уставший. Он говорит, да и у тебя уставший. Ну и в смысле аппаратных игр — я в приемной засветился, меня человек пять видели, до хрена сделано, расползаемся. Зайти к Славе… Фишка в том, чтобы в приемной посидеть, желательно дольше. Один зашел, второй зашел, поздоровались, потом группа людей вышла, группа зашла, а я сижу, пью минеральную воду. Потом я захожу к Славе, говорю: все, дело сделано, меня 50 пидорасов видели у тебя в приемной, достаточно, я пошел. Человек не может быть использован механически для всего. Есть какие-то вещи, которые я говорил на «Эхе» и сейчас продолжаю. Что Немцов — кудлатый пудель, я это и тогда говорил, и сейчас.

— Ради бога, но свой антипутинский роман «2008» вы бы вряд ли сейчас опубликовали.

— Нет. И объясню: в романе «2008» очень много личной обиды. Я его не отзываю, я не считаю, что я был неправ, я был абсолютно прав. Там очень много личной обиды. Боль прошла. Понимание есть, что Путина проинформировали обо мне и он кивнул, он не принимал обо мне решения. Волошин проинформировал. Волошин меня слил, Волошин.

— Очень удобно. Теперь Волошин — такой символ чего-то либерального и почти антипутинского, поэтому вы безбоязненно не любите Волошина.

— Не настолько он символ. Но разве я не делал такого на «Эхе»? Когда я был на «Эхе», я хоть слово по-другому сказал? Как я долбал либералов, так я их и долбаю.

— Я помню ваш текст про революцию после Майдана — его другой Доренко писал, не тот, с которым я сейчас говорю.

— Ой, я им и сейчас горжусь и повторю каждое слово.

— Так повторите же.

— Я и повторяю. Буржуазно-демократическая революция — то, в чем нуждается Россия. Но в России, к сожалению, не будет буржуазно-демократической революции. Потому что в России будет архаистическая революция, типа иранской. Поэтому Путин наш президент. Все.

Интервью: Олег Кашин

Колесников о Путине. 12 марта 2000

Выходит книга Натальи Тимаковой, Натальи Геворкян и Андрея Колесникова «От первого лица» — разговоры с новым президентом России Владимиром Путиным. Через полгода Колесников входит в президентский пул — и на ближайшее десятилетие становится главным летописцем при президенте.

Андрей Колесников

специальный корреспондент «Коммерсанта»

Все хотели узнать, кто такой Путин. Он был преемник и подполковник. Больше о нем толком ничего известно не было. В администрацию президента выстроилась очередь из 1000 журналистов, которые подали свои заявки на интервью. А издательство «Вагриус» придумало выпустить книжку и пришло с этим в «Коммерсант». Когда Леня Милославский предложил мне и Наташе Геворкян написать книгу, он сказал: «Ты понимаешь, что это изменит твою жизнь и, возможно, навсегда?» Я не понимал. На следующее утро после разговора с Милославским я с Наташей Геворкян был в Кремле. Мы не готовились к интервью. Зато выпендривались очень много. Говорили в администрации: «Мы еще подумаем. Мы независимые журналисты. Писать такую книжку или нет — вопрос не решенный. Мы сначала должны поговорить с этим человеком, посмотреть ему в глаза». Нам ответили: «Ну ладно. Посмотрите».

Когда Путин понял, что эта книга ему нужна, он начал писать ее вместе с нами. Мы стали встречаться каждый вечер, ездили в Питер, разговаривали с его друзьями, встречались с женой и детьми. Через месяц книга была готова. У нас был короткий прощальный ужин. Я вернулся в «Коммерсант». Правда, как выяснилось, ненадолго. Через полгода освободилось место в кремлевском пуле, и главный редактор Андрей Васильев отправил меня туда. Васильев сказал: «Давай хотя бы на пару месяцев, а?» И я повелся. И до сих пор ведусь. С первой же заметкой у меня возникли проблемы. Она была про поездку Путина в Татарстан, на праздник Сабантуй. Там в тазик с кефиром нужно было окунуть голову и ртом достать монетку. Я писал, что Путина очень долго не было, он искал монетку и не мог найти. Когда он вынырнул, я вздохнул с облегчением. А заканчивалось все так: «А ведь мог и утонуть». Такого себе раньше никто не позволял. Потом я написал про его визит к ветеранам. Он в Туле к ним на встречу пришел голодный и съел все, что было на столе, включая пряник, который ему подарили. К нему в кабинет зашли двое с этой заметкой и сказали: «Получается, вы объедаете ветеранов?» Но я такого смысла не вкладывал. Это было скорее зубоскальство. Слава богу, что он это понял.

Путина понять сложно. С ним в этом смысле проблема. Он человек закрытый. Даже люди, которые его близко знают, думаю, не скажут, что они понимают, каким будет его следующий шаг. Вот сейчас — очень много мнений по поводу его следующего шага, а толком никто ничего не знает.

GQ. Март 2001

Издательство Conde Nast запускает русский GQ во главе с Алексеем Зиминым — умный мужской журнал, сделанный вопреки всем глянцевым стандартам. Через два года редакцию разгонят, а подобный фокус удастся с тех пор лишь однажды — журналу Esquire.

Алексей Зимин

главный редактор журнала GQ (2001–2003)

Я был не первым. Главным редактором первых двух или трех номеров российского GQ был Рэм Петров. Почему он так быстро ушел, я не знаю, по каким-то личного характера причинам. А я до GQ работал в «Известиях» редактором молодежной полосы «Хит». Естественно, я рассматривал все международные издания GQ — корейские, китайские, американские, английские и так далее. И русскую версию журнала мне хотелось сделать про людей, которые имеют что-то в голове. Конечно, думают о женщинах — но помимо этого пытаются и в остальных, так сказать, частях окружающего мира найти какой-то смысл. Категориями абстрактного человека с определенным уровнем дохода, конкретной маркой часов на руке и т.д. и т.п. я никогда не мыслил. Я хотел создавать идеальный журнал — таким, каким его представлял я и мои друзья.

В итоге GQ при мне был изданием о таком взрослеющем 30-летнем мальчике, который неожиданно начал задумываться над вопросами, над которыми полезно было поразмыслить даже не в 20, а еще на десяток лет раньше. А что еще может сделать человек, которому 30 лет, у которого есть определенный набор идеалов, но идеального журнала он при этом никогда не видел? Мне просто хотелось, чтобы во время изготовления журнала всем участникам этого процесса было достаточно весело — даже без учета алкоголя и всех прочих удовольствий, которые в процессе производства употребляются. Поэтому там были и свои фиги в кармане, и внутренние шутки, малопонятные сравнения, аллюзии на литературу… Такая большая литературно-художественная игра, которая всех в ней задействованных некоторое время увлекала. Может, и не до конца, но внутренне я был готов к тому, что эта игра в один момент может прекратиться. Для меня это изначально было делом довольно шальным и рискованным — ну представьте, я никогда в жизни не надевал пиджака, но делал журнал о том, как эти пиджаки носить. Во всем этом был элемент абсурда. На территории большой корпорации существовала фактически такая чеченская республика — слабо управляемая сверху, не отвечающая ни на звонки, ни на рекомендации, которая занимается каким-то своим делом, подробностями которого не желает делиться с вышестоящим руководством. И поэтому события 2003 года, когда пост главреда GQ занял Николай Усков, а старую редакцию практически полностью разогнали, не стали для меня большим шоком.

Разгром «Медиа-Моста». Апрель 2001

В 2000-м владелец «Медиа-Моста» Владимир Гусинский под угрозой тюрьмы покидает Россию. Компания вовлечена в тяжбу с Газпромом и в 2001-м переходит под контроль «Газпром-Медиа». 3 апреля 2001-го на собрании акционеров генеральным директором НТВ назначают Бориса Йордана, а председателем совета директоров — Альфреда Коха. Журналистский коллектив во главе с Евгением Киселевым начинает забастовку в прямом эфире. В поддержку журналистов проходит многотысячный митинг; Леонид Парфенов пишет Киселеву открытое письмо и увольняется. Ночью 14 апреля 2001 года в офис компании врываются люди в масках, занимают кабинеты сотрудников, меняют охрану и увольняют руководство. Команда Киселева переходит на ТНТ, а через месяц на ТВ-6. Тогда же, в апреле 2001-го, закрывается газета «Сегодня» и выходит последний номер журнала «Итоги», сделанный командой Сергея Пархоменко.

Евгений Киселев

генеральный директор НТВ (2000–2001), ведущий программы «Итоги»

Мы никогда не скрывали своих политических симпатий. Была некая система ценностей, которая нас объединяла. НТВ было центром притяжения людей, придерживавшихся либеральных и демократических взглядов, людей, которые считали, что Россия — часть Европы, что правильный путь для России — путь западнический, что Россия не должна пытаться стать вторым Китаем или второй Индией. Я не люблю слово «антикоммунизм», у этого понятия есть плохая коннотация: «пещерный», «кровавый», «жестокий». Но, в принципе, мы в некотором смысле были цивилизованными, идейными, убежденными антикоммунистами. Я совершенно не боюсь сказать, что я антикоммунист. Как профессор Преображенский — да, я не люблю пролетариат. Если понимать под пролетариатом не квалифицированный рабочий класс, а ликующую гопоту.

У нас возникали разговоры: «Не заняться ли нам деланием политиков?» — но мы, посмеявшись, эту идею отбрасывали. Мы всегда исходили из того, что это неправильно, это не дело телевидения. Политики должны делать себя сами, а мы их должны показывать, когда они уже состоялись. Путина сделало телевидение, государственное телевидение. Если бы не та бешеная раскрутка, которой занимались два государственных канала летом и осенью 1999 года, Путина не было бы. Конечно, мы понимали, что телевидение — очень мощное оружие, но дальше шуток дело не шло. В программе Шендеровича «Итого» в эту игру играли, у Шендеровича был придуманный кандидат в президенты по фамилии Ельцов, которого изображал актер с такой же фамилией. Это была такая шутливая телевизионная мистификация. Периодически показывали репортажи о том, как господин Ельцов пытается ворваться в российскую политику. Всерьез мы никогда этого не пытались делать. Нас в этом упрекали, если не сказать — обвиняли. Классический тезис: «НТВ поддерживало в 1999 году Лужкова и Примакова» — это вранье. Я вам это могу сказать как человек, принимавший участие тогда практически во всех обсуждениях, которые происходили в компании «Медиа-Мост», которая владела всеми медиаактивами группы — и «НТВ-Плюс», и ТНТ, и издательским домом «Семь дней», и радиостанцией «Эхо Москвы». Никогда не стоял вопрос, кого мы поддерживаем, никогда не говорилось, что мы будем поддерживать Лужкова и Примакова. Это миф, который был придуман специально для того, чтобы мочить НТВ. В реальной же жизни дело обстояло следующим образом: НТВ в предвыборной кампании 1999 года освещало предвыборные мероприятия всех кандидатов. Первый и Второй канал рассказывали только про «Единую Россию» — точнее, тогда это было еще «Единство». В результате, разумеется, возникало ощущение, что Первый и Второй рассказывают в основном про «Единство» и еще про СПС, и чуть-чуть про всех остальных, а мы — и про «Единство», и про СПС, и про Лужкова, и про Примакова, и про «Яблоко», и про коммунистов. Ну и если мы говорим про Лужкова и Примакова, а они — нет, то возникает ощущение, что мы за Лужкова и Примакова. А мы, на самом деле, рассказывали про всех. И, кстати, в отличие от НТВ с Лужковым и Примаковым после 1999 года все было в порядке. Если это была такая страшно антигосударственная деятельность — поддерживать Лужкова с Примаковым, то что же самих Лужкова и Примакова тогда сразу же не загнали за Можай?

Один простой пример: Примаков объявляет о том, что он будет участвовать в президентских выборах и выдвигать свою кандидатуру на пост президента России. Человек, который полгода назад еще был премьер-министром. Понятно: НТВ дает это одной из первых новостей, это большое событие. Первый канал это дает на семнадцатом месте — я просто запомнил, мы специально потом смотрели. Вот вам и ответ. Мы работали по принципу «все новости от начала до конца», мы не ранжировали их с точки зрения того, что приятно смотреть власти, а что неприятно. Важные — в начале, менее важные — в конце, вне зависимости от того, хорошие они или плохие для тех, кто в этот момент сидит в Кремле.

НТВ закончилось потому, что страна изменилась. Потому что пришел к власти новый режим. Не может быть свободного, независимого телевидения в стране, которая не совсем свободная. На сайте правительства объявлен конкурс на лучший проект исследования зарубежного опыта регулирования прав и отношений участников интернета. В стране, где всерьез обсуждается возможность ограничения пользования интернетом, не может быть того НТВ — вот вам и ответ. В стране, которой управляют выходцы из бывшего КГБ, где процесс принятия важнейших решений происходит в такой же тайне, как разработка каких-нибудь спецопераций, где всех делят на «своих» и «чужих», я с трудом представляю существование независимого телевидения, работающего по правилам остального цивилизованного демократического мира.

Фотография: Андрей Гореловский/ИТАР-ТАСС

Андрей Норкин и Дмитрий Дибров на митинге у «Останкинского»

Владимир Кара-Мурза

ведущий программы «Сегодня в полночь» (1995–2001)

Арест Гусинского был за год до захвата НТВ — но тогда даже признаков раскола не было, все были заодно. Леша Пивоваров, нынешняя звезда газпромовского НТВ, даже предложил всем поклясться в верности Владимиру Александровичу. Когда Гусинского освободили — а он всего 3 дня пробыл в Бутырской тюрьме, — дали спецвыпуск программы «Глас народа»: Гусинский сидел в центре студии — а все сотрудники НТВ на трибунах, демонстрируя единство. Но после Нового года Газпром стал давить — и экономически, и политически. В апреле собрание акционеров Газпрома, проведенное с нарушениями, отстранило Евгения Киселева — и вот тогда началось противостояние. Мы расставили телекамеры по коридорам, отказались от всех передач, кроме новостных, — показывали пустые коридоры. И в углу экрана был не логотип НТВ, а слово «Протест». Рейтинги этих трансляций были выше, чем у любого детектива по другим каналам.

Для захвата выбрали Страстную субботу 2001-го. Олег Борисович Добродеев, на тот момент председатель ВГТРК, знал, что я по пятницам не работаю, что меня не будет. Он приехал к нам в «Останкино». Это происходило ночью. Но у меня было включено «Эхо Москвы» — оно сообщило, что на канале появились переодетые спецслужбисты. Я приехал. Спросил Добродеева: «Что здесь делает председатель ВГТРК?» Сказал ему, что это подсудное дело — вмешательство госчиновника в частный спор акционеров частного предприятия. Он тут же сымпровизировал: «А я ушел в отставку!» Я говорю: «Надо же! И кто же теперь председатель ВГТРК? Я как новостник просто должен эту новость выдать в эфир». Он ответил: «Не твое дело». Как показала утренняя его встреча с Путиным, ни в какую отставку он не уходил и заявления никто не видел.

Сейчас, зная, что произошло за десять лет с момента разгона НТВ, я, может быть, не стал бы так резко полемизировать с Олегом Добродеевым. Потому что жизнь короткая: 30 лет мы дружили — и вот так разбежались. А друзей в нашем возрасте, таких близких, какими мы были, трудно найти. Но, с другой стороны, если мои внуки когда-нибудь спросят: «А где ты был в 2001-м?» — мне хотя бы не будет стыдно смотреть им в глаза.

Евгений Киселев о разгоне НТВ

Сергей Пархоменко

главный редактор журнала «Итоги» (1996–2001)

Против «Медиа-Моста» были использованы все имеющиеся в распоряжении государства средства силового давления. И прокуратура, и милиция, и суды, и пожарная инспекция, и ГАИ были поставлены в ружье, чтобы давить, давить, давить. Это было задолго до всех историй с Ходорковским, это было совершеннейшей новостью в российской политике, многие приемы именно тогда были найдены и отработаны. В самый напряженный момент Гусинский был арестован, а через несколько дней и выпущен. Потом был арестован финансовый директор «Моста» — это был очень важный и эффективный прием: государство научилось брать у частной компании заложника, чтобы проще было давить.

Что касается «Итогов», то их уничтожение было оформлено вполне безжалостным и циничным образом. Журнал был частью издательского дома «Семь дней», входившего в «Медиа-Мост». И главе этого подразделения, а также и совладельцу Дмитрию Бирюкову, он до сих пор сидит на этом стуле, нужно было продемонстрировать лояльность новому хозяину. Механизм ведь был простой: издательский дом «Семь дней» на пятьдесят процентов принадлежал Гусинскому, на двадцать пять — Газпрому, и на остальные двадцать пять — Бирюкову. Как только менеджер «перелез через линию фронта» на другую сторону — контрольный пакет оказался в других руках. Так вот: для журнала была создана параллельная редакция, она несколько месяцев тренировалась, а потом ею подменили редакцию «Итогов». В один день — и в тот же самый день прежнюю редакцию в полном составе уволили «по сокращению штатов».

Ну а насчет того, каким образом был разрушен «Медиа-Мост» в целом, — хорошо теперь вспомнить хотя бы самые общие обстоятельства. Никакая компания не может развиваться, не привлекая кредитных средств. Это аксиома бизнеса. Особенно компания такого масштаба, работающая в такой отрасли, как информация и коммуникации. И никакая компания не может в таких обстоятельствах, рассчитывая на какие-то заемные средства, по первому требованию кредитора вырвать из себя эти деньги, как куски живого мяса, и отдать их. Так не бывает. Да к тому же если Гусинский вернул бы деньги — от него что, отстали бы? Сейчас бы то, прежнее НТВ существовало по-прежнему, как ни в чем не бывало? Ведь это же невозможная ситуация, никто даже не пытается сделать вид, что в этих деньгах — реальная подоплека претензий к Гусинскому и его компании.

Сегодня почти никто не отдает себе отчета в том, что тогда был подписан — черным по белому, чернилами по бумаге, — знаменитый «Протокол номер 6». Гусинский подписал его прямо в Бутырской тюрьме: там было сказано, что, как только он отдает компанию, уголовное преследование его прекращается. Эпопея с «Медиа-Мостом» — это специально, намеренно устроенная педагогическая акция. Причем она продолжалась не один год: команде НТВ и второй раз не дали создать канал, а потом и третий — так и гонялись за ними по рынку, пока они не убедились, что получили реальный запрет на профессию.

Фотография: Андрей Гореловский/ИТАР-ТАСС

Григорий Кричевский сейчас работает заместителем директора телеканала «Звезда»

Леонид Парфенов

ведущий программы «Намедни» (1993–2004)

Мы не хотели быть профессиональными революционерами, а хотели делать журналистику — сколько получится. Поэтому не пошли с Киселевым, а доверились Йордану. Что срок очень конечный, я сразу понимал. При Йордане — то есть с сентября 2001-го до января 2003-го мы очень весело работали. Спорили, обсуждали, смеялись. Ни одного прямого запрета! Были две-три очень чувствительные темы, которые предварительно обсуждались, и все равно потом жесткость их постановки вызывала зубовный скрежет. Но ни одного снятого материала, а чтобы какую-то тему замалчивать — и речи не заходило. Было живое дело. Последний раз на «Намедни»-тележурнале мы жили с ощущением программы, которую все смотрят. Ну не все-все, конечно, но все, кто в принципе имеет привычку потреблять журналистику. И до сих пор коллеги, которые там работали, — в лидерах своих профессий. Это не только журналистов и ведущих касается, которых публика знает. Еще и редакторы, продюсеры, режиссеры. Йордана, кстати, потом сняли во многом из-за «Намедни» — из-за спецвыпуска про «Норд-Ост».

Вещание НТВ во время акции протеста

«За стеклом». 27 октября 2001

На канале ТВ-6 выходит «За стеклом» — первое реалити-шоу в истории российского телевидения.

Иван Усачев

исполнительный продюсер «За стеклом»

Проходя как-то раз по Тверской, я увидел в витрине магазина манекены. И подумал: почему бы нам не запустить «в витрину» живых людей вместо манекенов? Пришел с этой идеей к генеральному продюсеру ТВ-6 Александру Левину, он сказал: «Блестяще!» И на следующий день вылетел в Польшу, где снимался «Большой брат».

Я искал площадку для проекта больше месяца — и вдруг, когда существовал уже серьезный риск, что ничего не получится, вспомнил про знакомых в гостинице «Россия». Они дали добро. Нам освободили первый этаж. Я всю эту стройку наблюдал, приезжал каждый день. В какой-то момент узнал, что камеры установлены даже в душе и туалетах. Меня это ужаснуло — я пошел к Левину, сказал: «Перебор». И в данном случае наш генеральный продюсер пошел навстречу. Правда, частично: из туалетов он камеры убрал, а в душе, несмотря ни на что, оставил. Три дня участники вообще не мылись. Первой пошла в итоге самая скромная девочка. Темненькая такая. А вечером ее показали на всю страну. Была, была эротика у нас на проекте, не отрицаю. А вот секс, что бы кто ни говорил, мы все-таки не показывали.

Выхлоп от проекта получился офигительный. Это была революция. Нас обсуждали совершенно невероятно. Полили грязью все кому не лень — в том числе и церковь. Мэрия была против. Все телевизионные критики писали о падении нравов. Правда, в итоге это все сыграло только на руку проекту. Мы сделали всех.

Фрагменты выпуска «За стеклом»

Михаил Козырев

генеральный директор «Нашего радио», (1998–2005)

Было ощущение, что творится что-то ох…енное. Эти узкие, шириной в метр коридоры, где были камеры установлены, эти полиэкраны, которые фиксируют каждое слово и над которыми сидят редакторы, а потом из этого монтируют что-то, — все, что происходило в тот момент в гостинице «Россия», было передним краем телевидения. Другое дело, что, когда шоу вышло на финишную прямую, стало понятно, что наблюдать за простыми людьми — чудовищно скучное занятие. Даже не за простыми — за серыми. Как говорил один мой учитель, «самое большое твое разочарование будет в том, что средний человек окажется ниже среднего». Средний человек, помещенный в такую ситуацию, оказывается отвратителен неизбежно. И эта очарованность подглядыванием, этот вуайеризм в конечном счете обрекли нас на «Дом-2».

Русский ЖЖ. Февраль 2001

Филолог и журналист из Тарту Роман Лейбов делает первую запись в американском блогерском сервисе LiveJournal: «Попробуем по-русски… Смешная штука». В следующие несколько лет LiveJournal, сначала работавший по приглашениям, а потом разрешивший свободную регистрацию пользователей, обзаводится русским прозвищем ЖЖ и становится едва ли не более важной площадкой для свободной текущей полемики, чем официальные СМИ; существенные новости там тоже зачастую появляются раньше. Кончится все тем, что сервис купит российская компания «Суп», а официальный дневник себе заведет президент Медведев.

Роман Лейбов

первый российский пользователь LiveJournal

Я пришел в ЖЖ совершенно случайно, по ссылке с сайта, который, вообще-то, не имел обыкновения читать регулярно. Это была гостевая книга одного из проектов Михаила Вербицкого, там он давал ссылку (помнится, совершенно не связанную с темой дискуссии, просто в формате «а вот еще»). Мне понравилось сразу, тем более что тогда уже имелся клиент для публикации, который позволял редактировать и сохранять записи независимо от наличия связи в данный момент. Связь, нужно сказать, тогда была ненадежной. Потом уже появились другие люди. Из первого поколения, наверное, принципиально важными персонажами для популяризации этой штуки были Михаил Якубов и Антон Носик. Когда я там появился, там не было ничего. То есть у меня не было ни одного друга. Потом некоторое время была маленькая тусовка, человек на тридцать. Это пространство довольно быстро наполнилось старыми сетевыми персонажами, новый формат позволил расширить и углубить старые связи, подтянулся молодняк, завелась жизнь, которая сперва была достаточно продуктивна в смысле порождения информации. Шума в системе было немного, не было рекламы, спама, почти не было троллинга, была какое-то время презумпция осмысленности реплик и репутационной ответственности. Следующие генерации оказались какими-то неприятными. Нормальная история про стариков, в общем, которым нигде не место.

Взаимоотношение ЖЖ и СМИ никак не происходило. Это скорее была экзотическая тема — мол, чудаки занимаются ерундой. Понадобилось одновременное закручивание гаек в СМИ (часто — добровольное, не будем вешать всех собак на Путина, он и так весь в животных) и наполнение ЖЖ народом, чтобы этот конгломерат блогов начал играть в России роль коллективного Ассанжа, который все СМИ мониторят вслед за начальством. Почему в России ЖЖ стал таким важным медийным феноменом, притом что нигде таким больше не был? Случайно. Отчасти потому что был первым, отчасти потому что народ в начале подобрался правильный в этом смысле. Но ЖЖ не превратился ни в какой аналог толстых журналов. Он превратился в аналог мегаполиса с его неразберихой, повышенной криминогенностью, экологическими проблемами и неизбежными эксклюзивными бутиками с напитками для животных.

«Жизнь». 2001

Арам Габрелянов запускает в Москве таблоид «Жизнь». У «Жизни» нет запретных тем: умирающие звезды на больничных койках, пьяные чиновники, дети-утопленники. Именно с подачи Габрелянова в России появляется школа папарацци: его фотографы подкупают охранников, сиделок, врачей, сутками сидят в засадах, чтобы добыть эксклюзивные кадры. Газета вербует десятки тысяч информаторов. За пару лет тиражи «Жизни» выросли до двух миллионов экземпляров — а потом Габрелянов запустил сайт Life News и подмял под себя новостной интернет.

Арам Габрелянов

владелец газеты «Жизнь» (2001–2011)

— Вы же сначала издавались в Ульяновске, завоевали все Поволжье. Когда вы поняли, что пора идти в столицу?

— У меня уже были «Слово молодежи», «Симбирские губернские ведомости», куча газет, телеканал. Я зарабатывал сумасшедшие деньги. И в какой-то момент мне просто стало неинтересно. Вопрос стоял такой: или я занимаюсь бизнесом — заводики все эти покупаю, у меня был уже один обувной магазин, — или делаю СМИ. И я решил идти в Москву. Сначала, честно говоря, у меня была идея фикс сделать все по американскому или немецкому образцу. Чтобы центр был в Ульяновске, а в Москве представительство. Но тут ведь как — если ты в Москве, ты красавчик, если нет, то с тобой никто не разговаривает. И я поехал в Москву. Это был тяжелый 1999 год. Москва была страшнейшим городом.

— И к тому же там была безраздельная монополия «Московского комсомольца». Как вам удалось на рынок пробиться?

— Я пришел в «Логос», фирму, которая занималась газетным распространением, и сказал: «Ребята, возьмите вот новую газету «Жизнь». Они отвечают: «Нет». «Почему?» — спрашиваю. Они начинают оправдываться: «Арам, МК нас тогда пошлет, они вообще не дают здесь никому ничего сделать». МК работал тогда по предоплате, понимаете? То есть чтобы продавать газету «Московский комсомолец», нужно было заранее им заплатить вперед — и тогда они разрешали тебе себя продавать. Я тогда в «Логосе» сказал: не волнуйтесь, мы их порвем. Я понимал, как это сделать. «Московский комсомолец» был такой газетой, которая хочет остаться девственницей после шестого аборта. Они вроде бы и желтые, таблоидные, и в то же время хотят казаться серьезными. Я сразу занял позицию, что делаю настоящий таблоид. Мне для начала дали тираж 5000 экземпляров. У МК был миллион. Каждые новые десять экземпляров для меня были победой. Надо мной все смеялись.

— А то, что все говорили, что вы «Жизнь» скопировали с The Sun, вас не обижало?

— А чего обижаться-то? Я никогда не скрывал, что я копирую The Sun. У меня есть правило: сначала надо хорошо скопировать у тех, кто ушел вперед. Когда наши сидят и выдумывают автомобиль «лада», я не понимаю зачем. Что выдумывать, когда «мерседес» и BMW на 80 лет вперед ушли? Вы сначала хоть копировать научитесь хорошо. Вот мы и копировали, а уже потом видоизменяли, смотрели, добавляли свое.

— Вы помните свой первый очевидный успех?

— Нас за это очень ругают, но это было, когда Марат Сайченко снял умирающую Гундареву, которую везут на коляске в палату. Она же действительно была выдающаяся актриса. И люди ее страшно любили. О газете заговорили после этого снимка.

«Я никогда не скрывал, что я копирую The Sun. У меня есть правило: сначала надо хорошо скопировать у тех, кто ушел вперед. Когда наши сидят и выдумывают автомобиль «лада», я не понимаю зачем»

— У вас была стратегия, вы понимали, как побить МК?

— Я понимал, что побить их можно только одним — эксклюзивом. У них много связей в милиции было, они были монополистами на всю информацию, которую получала мэрия, при Лужкове Гусев был медиахозяином Москвы. Я решил построить систему, которая позволит добывать эксклюзив по-другому, снизу. Мы стали договариваться с бабушками, которые были сиделками в больницах, с охранниками, с простыми сержантами, с консьержами в подъездах, где живут звезды. Теперь у нас одних ментов база десять тысяч человек.

— И за счет этого тираж с 5 тысяч экземпляров вырос до 2 миллионов?

— Основатель компании Intel написал книгу с названием «Выживают только параноики». Это правда. Я параноик. Это ежедневный труд: приезжаешь к десяти, уезжаешь в час ночи. И так каждый день, абсолютно за всем следишь сам. Знаете, у меня есть несколько лакмусовых бумажек. Я спускался в метро и смотрел, читают нас или нет. На рынки ходил. И до сих пор езжу по выходным. Хотя есть и выборка, анализ, справки еженедельные, но для меня так вернее всего. И как-то раз я увидел, что метро — наше.

— Правда, что в редакции «Жизни» в какой-то момент запрещено было пользоваться интернетом?

— Да. Потому что началось копипастерство, которое я ненавижу. Люди в интернете брали темы. Я с этим боролся. И в итоге вырастил сотрудников, для которых будет оскорблением, если я скажу, что он это где-то сп…здил.

Сейчас Арам Габрелянов вовсю занимается деловой прессой: в апреле 2011 года он стал управлять газетой «Известия»

— У «Жизни» и «Твоего дня» были бешеные тиражи. Вы побили МК и своего добились. Поэтому решили начать завоевывать интернет?

— Life News, если честно, придумал не я, а один очень влиятельный и умный человек. Не скажу кто, хотя если б сказал, вы бы охренели. А сама идея идти в интернет принадлежит моему сыну, который говорил: «Папа, сколько стоит твоя «Жизнь»? 100 миллионов долларов? Она и через десять лет будет стоить столько же, а сайт скоро будет стоить миллиарды». И я понял, что он прав. Мы здесь первыми вышли на рынок. Все держали информацию на завтра. А мы не боялись выдавать информацию вперед.

— Но как добиться при этом, чтобы информация была проверенной?

— Все время журналисты думают, что мы печатаем какую-то херню. А в редакции, если спросите, вам скажут: кто облажался, я голову оторву. От меня тут журналист два дня прятался. Пришел ко мне и говорит: «Есть эксклюзив по танцующему самолету в Дагестане». Я отвечаю: «Чего-то мне не нравится, перепроверь». Он такой: «Да все в порядке, есть запись диспетчера с пилотом, которую мы купили». И поставили. А потом я еду в машине, читаю Newsru.com и вижу, что там пишут: «Life News облажались». Всем же хочется пнуть нас. Вы бы видели, какой разбор я всем здесь устроил. Орал так, что водитель сказал — крыша взорвется у автомобиля. Так делать нельзя — это лажа. Мы десять раз проверяем. Вот сейчас с Будановым: все написали, что убит мужчина, — и мы написали. И вот моя сотрудница Саша говорит: «Это Буданов». Пока эту информацию не подтвердили два источника, мы этого не давали.

«Сегодня на летучке орал: «Бл…дь, пи…дец, два дня ничего нет, посещаемость падает». Но сотрудник вдруг сообщает: «Нашли человека, у которого есть любительское видео со свадьбы Малахова». Ну все, отлично»

— Ресурс ведь работает 24 часа в сутки, наверняка же бывает, что негде взять эксклюзив?

— Бывает, конечно. Вот сегодня на летучке орал: «Бл…дь, пи…дец, два дня ничего нет, посещаемость падает». Но сотрудник вдруг сообщает: «Нашли человека, у которого есть любительское видео со свадьбы Малахова». Ну все, отлично. Значит, снова люди пойдут. Сейчас мы набрали 300 тысяч уникальных посетителей в день. С сентября будем стараться выйти на 450–500 тысяч. А вообще планируем выйти на миллион посетителей в день. Тогда мы короли.

— А как вам, кстати, постоянное сравнение вас и Руперта Мердока?

— Мне это льстит, потому что я считаю его великим человеком, который сделал революцию в СМИ. Он останется в истории. Единственный его прокол — он пока в интернете не преуспел.

Интервью: Елена Ванина

«Большая стирка». Июнь 2001

На ОРТ начинает выходить «Большая стирка» — ток-шоу, в котором вскрывают и обсуждают подробности личной жизни знаменитостей и обычных людей. Герои много кричат, дерутся и устраивают скандалы. Ведущий «Большой стирки», бывший светский корреспондент программы «Доброе утро» Андрей Малахов, становится символом новой желтой тележурналистики.

Андрей Малахов

ведущий программ «Большая стирка», «Пять вечеров», «Пусть говорят»

— Вот эти ваши методы, ваш образ поведения — откуда он взялся?

— Больше всего на меня повлиял тот год, когда я учился в Америке. Телевидение хорошо тем, что ты можешь, скажем так, практиковаться, лежа на диване. Главное — много-много смотреть. Находишь ведущих, которые тебе нравятся, и дальше нужно внимательно изучать буквально все: мимику, жесты, поведение, внешний вид, читать их интервью, следить за тем, что происходит в их жизни. Десять лет назад американское телевидение было крайне многообещающим. Казалось, что нам не дорасти до них. Но когда сейчас мы делаем «Евровидение», понятно, что это уровень, к которому дальше можно только стремиться.

— Про вас говорят часто, что вы гонитесь за рейтингом. Это так?

— Да. Если журналист может найти гармонию с собой, то она не в деньгах. Она в ощущении рейтинга, в цифрах, которые ты видишь на следующее утро. Это реально сравнимо с оргазмом. Нет ничего лучше ощущения, что зрители выбрали тебя. Все могут себя уговаривать, что выше 20 процентов — это хорошо, но мы сами счастливы, когда доля 30 процентов. И надо понимать, что 44 — это уже новогоднее обращение Президента.

— То есть доля важнее сути программы?

— Нет, доля — это отражение того, что хочет услышать страна. Страна узнает себя в героях. Причем 30 процентов не всегда бывают на VIP-истории. Это может быть какая-нибудь простая семейная драма — но ты понимаешь, что затронул в людях, сидящих у телевизора, то, что они, может быть, сами не способны для себя артикулировать. Ты показал им их самих такими, какие они есть.

— А у вас есть какие-то барьеры? Погружение в грязное белье — оно необходимо или вы внутренне убеждены, что так и надо?

— Я ни в чем не убежден. Когда некоторые говорят, что не смотрят федеральные каналы... Понятно, что можно отказаться смотреть «Модный приговор». Это жвачка для домохозяек, хотя там есть свой внутренний посыл — весна на дворе, идите покрасьтесь, подстригитесь, измените свою жизнь. Но если ты не смотришь нас, если ты думаешь, что такого не бывает, — либо ты ездишь на «мерседесе» с мигалкой, либо не знаешь страну, в которой живешь. Все, что мы показываем, — Россия XXI века. Конечно, мы хотим Сколково, хотим быть первыми на Марсе, но реальность такова, что у 30% населения страны нет туалетов в квартирах.

Один из выпусков «Большой стирки»

— Вы сейчас Путина цитируете, между прочим.

— Я просто говорю как человек, который только что вернулся из Мурманска (хотя там, где я жил, туалет был). Жалость не самое лучшее чувство, но мне внутренне бесконечно жалко людей, которые так живут. Я помню себя в 15 лет: я хотел уехать из Апатитов в город Мурманск, потому что мне казалось, что это самый прекрасный город на Земле. Когда переезжал из Мурманска в Москву, я думал, что Москва — это верх цивилизации. Вот сейчас мы сидим в «Турандоте» — можно, наверное, сказать, что вот это верх цивилизации, поищите такой ресторан в Нью-Йорке. Но когда ты оказываешься в районе Южного Бутово, в кафе «Шашлычная» или в кафе «Нон-стоп» каком-нибудь, ты понимаешь, что реальность всегда немножко другая.

— Что касается реальности: вы использовали актеров в передаче?

— Концепция «Большой стирки» первые полтора сезона строилась на том, что у нас были реальные истории. Но когда не могли вызвать кого-то в эфир, к реальным участникам добавляли актеров. И это было постановкой. Потом мы от этого отказались — газеты, видя рейтинги, начали расследовать и писать, что у нас все ненастоящее, другие каналы стали эту концепцию клонировать и утрировать; стало понятно, что нужно от нее уходить.

— Вы себя как определяете — как шоумена или как журналиста?

— Я окончил факультет журналистики и могу сказать, что наш паровоз так долго в пути только потому, что у меня журналистское образование. Я считаю, что проблема нашего телевидения сейчас в том, что хороших редакторов мало. Новые люди, которые приходят, — может, они и талантливые, хорошие актеры, но в них нужно вложить какие-то мысли, слова, знания, какую-то журналистскую реакцию. Но это все-таки телевидение, поймите. Если бы я работал в газете, то я, может быть, ходил бы небритым. А так я понимаю, что все смотрят на то, как я одет, подстрижен, что я ем. Хочешь не хочешь — актерство появляется.

— Какие сюжеты пользуются самым большим спросом? Есть ли модель — что точно будут смотреть зрители?

— (Пауза.) У нас есть тут цензура или нет?

— У вас не знаю, у нас — нет.

— Тогда мы снимаем с полки программу, где Марк Рудинштейн рассказывает всю правду про фестиваль «Кинотавр» и там же рассказывает, что у него рак, он может умереть, и ему нужно попросить прощения… Доля — 30 процентов. Или если «Чай вдвоем» объявят, что они геи, — тогда вообще 45. Или я вам предлагаю, например, Татьяну Догилеву, которая встречается с Михалковым, обсуждает строительство дома в центре Москвы. Кто-нибудь из политиков-мужчин перед выборами рассказывает, что делал пластические операции. Такие вещи. Еще вот история, если ее правильно завернуть, — супруга Бадри Патракацишвили рассказывает о том, что узнала после его смерти, что у него была вторая семья, претендующая на наследство. Чем больше миллионы, которые делят, тем зрителей больше, конечно.

«Марк Рудинштейн рассказывает всю правду про фестиваль «Кинотавр» и там же, что у него рак и ему нужно попросить прощения… Доля — 30 процентов. Или если «Чай вдвоем» объявят, что они геи, — тогда вообще 45»

— Вы недавно давали интервью на «ТВ Центре» и очень смело признались, что начальство знает, кто должен быть в гостях, а вы, мол, примус починяете.

— Согласитесь, если бы я сам все решал, то был бы уже гендиректором. Я отвечаю за свою полянку — удобряю, вспахиваю ее, сажаю. Каждый должен окучивать свой огород — прекрасная мысль, по-моему.

— А когда вы согласились с тем, что начальство лучше знает? Когда вы приняли правила игры?

— В первый же день, когда ушел на телевидение. Мне кажется, кто вообще не принимает правила игры на телевидении, тот уже там не работает. Или ушел на телеканал «Дождь». Я вчера видел Таню Арно. «Поздравь меня», — говорит. Отвечаю: «С чем?» Я знаю, что на канале «Дождь» был президент, но сколько его видели человек? Пять с половиной? Я утрирую, конечно. Но когда Татьяна вела программу «Розыгрыш», это было событием. Вопрос в том, для кого ты ведешь программу? Для себя? Мол, я такой крутой? «Люди, посмотрите, так жить нельзя»?

— У вас в программе нет политики. Это ваше сознательное решение было?

— Политики и так на телевидении слишком много. У нас политика между строк. Опять же, я смотрю цифры. Вот программа Познера, пожалуйста, доля — 10. Я даже никогда не задумывался, честно, кого из политиков я хотел бы увидеть на программе. Может, Лену Скрынник (министр сельского хозяйства РФ. — Прим. ред.) с молодым мужем, да и то не про сельское хозяйство разговаривать.

— А президента?

— Только дома у них, с экскурсией. Вот Илюша, вот — детская, вот что мне писали в твиттере, вот что в холодильнике.

— Что будет с вами через 20 лет?

— Через 20? Ну… (Долгая пауза.) Через 20 лет я в прямом эфире комментирую конец света.

Интервью: Наталья Ростова

Новое НТВ. 2002

После разгона киселевского НТВ лицом канала становится Леонид Парфенов. Вместо воскресных «Итогов» появляются «Намедни». Потеряв уникальный журналистский коллектив, НТВ становится даже лучше — правда, ненадолго. В 2004-м Парфенову запрещают поставить в эфир сюжет о вдове Зелимхана Яндарбиева. Парфенов требует письменного распоряжения и публикует его в «Коммерсанте». Эффект мгновенный — «Намедни» закрывают, а Парфенова увольняют.

Леонид Парфенов

ведущий программы «Намедни» (1993–2004)

Была у нас такая тетрадка — «Манифест», с описанием нового формата программы и бумажным пилотом выпуска «Намедни» за летнюю неделю 2001-го, когда это все писалось. Нечастый случай на ТВ, когда получилось именно задуманное, — до деталей. Предметы в студии, заголовки, плашки, два экрана, телемосты, для которых ведущий встает, и проч. — все было придумано на берегу и сформулировано в виде правил. «Намедни» были про низкое и высокое. И этими высокими и низкими жанрами меня одно время очень допекали: как можно ставить на одну доску ввод войск в Чехословакию и мини-юбки?! А они сами были на одной доске. И мини, и Пражская весна — свобода. И что молодые чешки выходили к советским танкам в мини-юбках — в этом было особое отчаяние. И в еженедельном тележурнале «Намедни» на это была принципиальная установка, прям по Блоку — «нам внятно все». Именно потому что и интервью Кондолизы Райс, и какой-то самолетик в студии, и репортаж Лошака про маргиналов, а Пивоварова — про Путина, плюс Ходорковский, плюс Масяня, и все в одном выпуске, — это и должно давать ощущение полноты.

«Намедни» была одной из немногих программ, способных сделать сюжет про Эдупрда Лимонова

Не было никакого особого расчета — давай зрителя поразим несочетаемым! Чего тут несочетаемого? Мы сами так чувствовали панораму жизни, высоким жанром выражаясь. Так и делали мы программу три сезона подряд до конца мая 2004-го. Но последний сезон «Намедни» — уже какая-то Серая Шейка в замерзающей полынье. И, конечно, история со вдовой Яндарбиева — только повод. К тому времени из-за книжки Трегубовой был скандал — ее интервью тоже вышло на «Орбиты», но не на Москву. Когда арестовали Ходорковского и все взвыли, Путин, нервно переворачивая листки блокнота, требовал на президиуме правительства: «Попросил бы истерику прекратить!», у нас был комментарий «Попросил бы истерику начать!». Я сам купил в киоске на первом этаже похожий блокнот, дал его Максиму Галкину, и тот пародировал президента, поясняя его внутреннее настроение. Не знаю, как я это отстоял, но сюжет дали и на Москву. Любое критическое-скептическое-ироническое высказывание про власть стало к 2004-му совершенно нетерпимым. Ну я говорил уже — дорогой покойник просто. А тут какая-то одна моська вякает по воскресеньям в 21.00. Мы были самой рейтинговой программой телеканала и самой порицаемой. Может так долго продолжаться? Не закрыли б тогда, в июне 2004-го, — закрыли б в сентябре из-за Беслана, как хотели закрыть еще в 2002-м из-за «Норд-Оста».

Выпуск «Намедни» об уголовном деле против Эдуарда Лимонова и уничтожении книг Владимира Сорокина

СТС. 2002

В 2002 году у небольшого телеканала СТС появляется новый руководитель. Всего за два года Александр Роднянский делает из СТС главный развлекательный канал в стране, выдавая в эфир один рейтинговый сериал за другим. Главный лозунг СТС — «Канал без политики и новостей».

Александр Роднянский

президент телеканала СТС (2002–2008)

Когда я согласился на предложение возглавить телеканал СТС, мне было понятно, что наступает конец дискуссионно-информационной эпохи. Вся политическая информация, будучи частью политических технологий, привела к усталости огромной части аудитории. И у меня накопился объем идей телевидения для среднего класса. Я хотел сделать российский аналог «Диснея», канал, который прежде всего адресован ребенку. Причем ребенку любому — что биологическому, что взрослому, какая разница? С этими мыслями я пришел на канал, где многие американские сериалы шли по пятому разу.

В России появился средний класс, и, следовательно, нужно было говорить о частных ценностях. У СТС на тот момент не было ни имени, ни отчества, ни фамилии. Канал был совершенно безликим. На сериалы нужен был как минимум год, значит, начинать нужно было с того, чтобы найти лица этому каналу. Появились «Детали с Тиной Канделаки», Федя Бондарчук, скетчкомы Цекало, чуть позже — «Истории в деталях». А потом — ситкомы. Первым серьезным успехом СТС стал сериал по Дарье Донцовой «Даша Васильева». Цифры поползли вверх. Потом «Бедная Настя», которая вышла в октябре, и к Новому году рейтинги зашкаливали.Думаю, жанровым ключом на СТС в итоге стали приключения. Это самый дорогой жанр на телевидении, но очень благодарный — он показывает, что от реальности жизни возможно убежать.

Главным нашим конкурентом в какой-то момент стал телеканал НТВ, и мне это было очень выгодно. Ведь когда ты, слабый, навязываешь войну сильному, это всегда играет тебе на руку. Именно поэтому СТС потом совершил огромную ошибку, согласившись, что они конкурируют с ТНТ. Я всегда запрещал упоминание конкуренции с ТНТ, не потому что мне не нравится ТНТ, а потому что они были младше, и это было в их интересах.

Мы были на невероятном пике, и в 2005–2006 годах я начал чувствовать, что скоро все оборвется. Просто потому, что канал не может постоянно расти, он неизбежно рухнет, и все, что можно сделать, — смягчить это падение. К тому же закончился определенный период, что-то политическое произошло. Если в 2002-м аудитория верила в лучшее, то в 2004-м стали наступать другие настроения. Страна в целом начала меняться. И поступил запрос, как мне кажется, на другого рода и телевидение, и информацию. Я хотел видеть СТС разнообразным и неглупым, поэтому, когда закрыли «Намедни», я звал Парфенова к себе. Мне казалось, что все, что он делает, — это на самом деле из мира СТС. Поскольку я большой любитель телевизионной болтовни, мне казалось, что он может сделать интересный такой формат, который только сейчас набирает обороты. Сочетание новостей и шоу. «Центральное телевидение» делает какие-то шаги в этом направлении. У нас была такая система обязательств по отношению к миру и к акционерам, что мы именно не политическое телевидение. А Парфенова интересовали острополитические темы. Поэтому мы так и не договорились.

Земфира в «Деталях» Тины Канделки

Forbes. Апрель 2004

В апреле немецкое издательство Axel Springer выпускает первый номер русского Forbes, который редактирует американец русского происхождения Пол Хлебников. В июне в том же издательстве запускается «Русский Newsweek»: сначала во главе с Леонидом Бершидским, а спустя полгода с Леонидом Парфеновым. Хлебникова к этому моменту уже нет в живых — 9 июля его застрелили у подъезда редакции.

Максим Кашулинский

главный редактор Forbes (2004–2011)

Forbes хотели издавать многие. В 1998 году издатель Дмитрий Мендрелюк, которому принадлежит журнал «Компьютерра», фактически договорился о выпуске журнала и даже напечатал то ли пилотный, то ли настоящий номер. Это совпало с кризисом, и проект остановился. Но потом на горизонте появился Axel Springer, крупнейший европейский издатель, и им это удалось. В сентябре 2003 года начали собирать команду, параллельно шли последние переговоры по поводу лицензии, а также борьба за название Forbes, которое зарегистрировал на себя один известный патентный шантажист. Все разговоры о жестких требованиях американского Forbes — из разряда мифов. Журнал должен был быть похожим на американский прототип, писать про бизнес-экономику и вести честную игру, не маскировать рекламу под видом статей, например, но это и так понятно. Нью-Йорк за содержанием материалов следил постфактум, и на моей памяти было всего одного замечание. Однажды в приложении к журналу была опубликована фотография обнаженной женщины (причем это был какой-то модерн-арт).Так вот мне передали требование семьи Форбс: «No nudity».

Хлебников был очень необычным человеком. Такой человек мог вырасти только в Америке и только в семье с глубокими русскими корнями, несшей в себе представление об идеальной, утраченной России. Хлебников приехал к нам именно с такими представлениями, и эта идеальная Россия просвечивала сквозь тот реальный мир, который был вокруг него. Он был очень талантливым журналистом — мог из человека, с которым делал интервью, вынуть все, что ему нужно; еще у него было несколько тем, к которым он возвращался на протяжении нескольких лет, совершенно не теряя к ним исследовательского интереса: Березовский, Лужков и — почему-то — кто владеет казино «Метелица». При этом он был, на мой взгляд, не очень хорошим администратором. Что, впрочем, нормально — обычно ты либо хороший писатель, либо администратор. Самое же главное — он передал нам то, что без него мы бы не поняли про американский Forbes: миф, легенду, которые можно было получить только из первых рук.

Убийство Хлебникова было для нас полной неожиданностью, полным шоком и страшной трагедией. В том жанре журналистики, которым мы занимались — в деловой журналистике, — не было убийств. И даже угроз было чрезвычайно мало. Казалось, что это такое спокойное поле, где все проблемы решаются в судах. Кто будет следующим главным редактором, в тот момент никто не думал. Было тяжело — физически было невозможно работать. Как-то за несколько дней мы в тумане досдали номер. А параллельно с этим ходили общаться со следователями, жили в ужасе и непонимании того, что происходит.

Желтое НТВ. Апрель 2005

После увольнения Парфенова НТВ резко желтеет — и на канале появляется «Программа максимум». Со слоганом «Скандалы, интриги, расследования» она на телевидении заменяет бумажную газету «Жизнь». Вместе с разоблачительными репортажами Аркадия Мамонтова на «России» «Программа максимум» становится символом ТВ второй половины нулевых.

Николай Картозия

директор праймового вещания НТВ

Зритель НТВ — от момента основания канала и до сегодняшнего времени — это неравнодушный, беспокойный человек, которому интересно узнать, что стоит за внешней стороной событий. Это протестный зритель. Неважно, смотрит он «Программу максимум» или «Центральное телевидение»: программы разные, разный стиль, уровень дискурса, но «движок» в основе один — «мы хотим знать, что нам недоговаривают».

И «ЦТ», и «Программа максимум» по-своему продолжают «Намедни». Ведь даже эксперименты с трэшем — и те начались в «Намедни»: у нас в редакции стоял стол с табличкой «Отдел аццкого трэша». Я недавно пересматривал последние выпуски «Намедни», и в одном из них был сюжет про людоедов, очень спокойный. От этих отточенных формулировочек вроде «человек человеку корм» прямо метафизический ужас тебя посещает. «Максимум» себе бы такой сюжет не позволила — слишком круто.

Последний год своей жизни «Намедни» были абсолютно отвязавшейся корабельной пушкой. Понятно было, что рано или поздно потопят наш пиратский фрегат. И вот когда «Намедни» закрыли и надо было выживать, мы и придумали «Максимум». Причем придумали поначалу абсолютно тарантиновскую обманку — расследование в жанре пародии. Мы передразнивали стиль итоговых программ. Сохраняли форму, подменяя содержание. У них — большой аналитический сюжет о Госдуме, у нас «большой аналитический сюжет» о Киркорове. И эти анонсы в стиле разносчика газет: «Чудовищная трагедия в Цусиме! Лучшие сыны России мертвы!» А потом оказалось, что массовый зритель иронию не считывает. Ему просто нравятся сюжеты про звезд без фиги в кармане, без двойного дна. То, что начиналось как желтая кофта Маяковского, к 2011 году оказалось вполне себе мейнстримовым кардиганом с желтым кармашком.

Программа «Максимум» разоблачает сатанистов

Esquire. Апрель 2005

Выходит первый номер русского Esquire. Журнал снова меняет представление о том, каким может быть мужской глянец: вместо молодых девушек на обложках старые мужчины, рядом с рекламой дорогих часов — антипутинские колонки и журналистские расследования о работе российской бюрократии. В первый год об Esquire говорят все — это один из самых заметных медиауспехов нулевых.

Филипп Бахтин

главный редактор Esquire

— Как вы в Esquire появились?

— Я работал в ужасном журнале FHM. Мне там адски не нравилось. Я был очень рад, что издательский дом собирается выпустить какой-то журнал поприличней, и очень туда просился. В качестве главного редактора журнала Esquire руководство видело Алексея Зимина. Я с уважением относился к этой кандидатуре и сказал, что если будет Зимин, то я дальше буду работать в FHM. А если не Зимин, а кто-то другой, то уволюсь к чертовой матери. Зимин отказался. И меня сделали главным редактором Esquire.

— Как вы придумывали Esquire?

— В тот момент, кроме «Афиши», ни одного приличного журнала в городе не было. Как, собственно, и сейчас. Ну еще было и остается крепко сделанное Ильей Безуглым произведение для любителей юмора и онанизма — журнал Maxim. Поэтому делать новый журнал было очень просто — конкуренции ноль. Мы договорились о двух простых правилах: не делать ничего, что делают все, и печатать только то, что нам самим очень хотелось бы почитать. Мы отказались от рецензий на кино, музыку и прочее — так делают все. Мы отказались от системы постоянных рубрик — просто искали или выдумывали материалы, а потом уже приделывали к ним какой-нибудь колонтитул. Мы отказались от информационных поводов — ставили человека на обложку, потому что нам нравилась его фотография, а не потому, что в прокат выходил кинофильм с его участием. Мы договорились не ставить на обложку полуголых теток, не писать о гармоничных сочетаниях запонок с трусами и не писать о том, как продлить оргазм или как за две недели накачать трапециевидную мышцу. А еще мы цинично провозгласили, что немного завиральный, но ловко скроенный и остроумный текст нам дороже и ближе, чем по-настоящему глубокий, но туманно изложенный.

— А откуда вы такие идеи взяли?

— Мои представления были полностью сформированы в журнале «Афиша», с которым я сотрудничал. Я приехал в Москву из Пскова. У меня не было ни идей, ни затей. И я быстро обнаружил, что из проектов, которые есть в Москве на тот момент, невероятно молодым и энергичным, невероятно подкупающим меня тогдашнего была «Афиша». И я туда пытался попасть всеми правдами и неправдами. Повезло — удалось как-то проскользнуть и поработать. И я до сих пор остаюсь под адским впечатлением от людей, с которыми я тогда познакомился. Все мои на 70% неправильные представления о журналистике сформированы в «Афише».

«Делать новый журнал было очень просто — конкуренции ноль. Мы договорились о двух простых правилах: не делать ничего, что делают все, и печатать только то, что нам самим очень хотелось бы почитать»

— Ну а на оригинальный Esquire вы ориентировались? В Америку ездили?

— В Америку ездили, когда журнал был готов. Конечно, изучали американский Esquire, но целиком он нам не нравился, нам нравились отдельные запчасти. Мы у них взяли три рубрики: «10 фактов», «Правила жизни» и «Красивая женщина рассказывает анекдот». «10 фактов» и «Красивая женщина» казались нам рубриками чрезвычайно глупыми, поэтому мы решили напечатать их разок, а потом заменить на что-то поумнее, но за шесть лет ничего поумнее так и не придумалось. За образец мы взяли Esquire 60-х годов, времен Джорджа Лоиса: наглый, оппозиционный, изобретательный и смешной. В лучших своих проявления мы похожи. Очень горжусь тем, что, когда к нам приезжал Лоис, он всячески одобрял то, что мы делаем, проклинал то, что делают американцы. Это 70-летний старикан, который все правильно понимает.

— А почему в Америке журнал хуже, чем у нас?

— Просто бизнес. Есть миллион разных хамских бунтарских журналов, которые ничего не зарабатывают, но их читают люди, которым интересно. Американский Esquire все время хотел зарабатывать деньги. В 80-х годах, мне кажется, они поняли, что обслуживание фэшн-индустрии — довольно выгодный бизнес. Занимаются они этим довольно хорошо, делают это честно, искренне. В отличие от русской редакции их сотрудники не только пишут о костюмах, но и ходят в костюмах, им всем побольше лет, чем нам, это серьезные, умные дяди. Мы придерживаемся немного другой стратегии. Владельцев лицензии волнует прибыльность — а мы коммерчески успешны.

— У вас все-таки довольно специфический для глянца контент — бывает, что тексты мешают бизнесу?

— Нечасто. Но бывает. Вот вы, например, напишете, что 75% всех алмазов, которые продаются в ювелирных магазинах, добываются браконьерским, незаконным способом, с использованием рабского труда детей. А рядом стоит реклама ювелирного бренда, который тратит огромное количество денег на то, чтобы сертифицировать свои алмазы и продемонстрировать, что они добыты с соблюдением всех международных норм. Возникает некоторый конфликт — такой пиар этим алмазам совсем не нужен. Это реальная история. Но чаще проблема в том, что очень много ограничений: реклама определенного рода не может стоять с текстом определенного рода. И если у нас очень много негативных материалов в журнале и очень много рекламы, бывает проблема, что рекламу некуда ставить — нет подходящего контента. Но выбора нет. Реклама уже оплачена, номер уже сделан. Мы делаем все, что можем. Зажмурившись, они стоят рядом.

— Как получилось так, что реальная политическая журналистика осталась только в глянце?

— Я не считаю, что она осталась только в глянце. Потому что есть же «Новая газета», какие-то еще издания, интернет. Поскольку политика, как и все на свете сейчас, занимает незначительную область в сознании общества по сравнению с потреблением, а глянец придуман для обслуживания общества потребления, то эти журналы просто более востребованы сами по себе. Поэтому та критика, которая появляется на их страницах, просто более заметна. Красивые, нарядные журналы, в которых можно прочитать про машины, трусы, увеличение сисек, все читают. И когда там написано, что у нас не все слава богу, это более заметно.

Фотография: Алексей Киселев

— Ну а вам зачем эта оппозиционность?

— Я не исключаю, что если бы мы жили в более благополучном обществе, то, возможно, недоделанность власти беспокоила бы меня гораздо меньше. У нас все так не потому, что это обязанность журналиста, не потому, что это призвание, а потому, что то, что происходит в нашей стране, настолько чудовищно, что ничем другим интересоваться не получается. О чем бы мы ни разговаривали, все приходит к тому, что система государственного устройства настолько порочна, что не работает ничего — ни образование, ни медицина, ни культура, ни что-то еще, на что мы могли бы отвлечься. У нас есть два приличных театра, полтора приличных режиссера, ни одного приличного писателя. Болеть у нас нельзя, болеть можно в другой стране. У нас нельзя учиться, потому что у нас нет образования. У нас нет ничего. Это, наверное, естественно, потому что нашей стране без году неделя. У меня нет максимализма, богоборческого жара все время обличать власть. Просто сейчас все устроено таким образом, что ничего не работает. Нет ничего в стране, кроме привозных товаров. А журналистика — есть. Журналистике не нужно ничего, чтобы быть.

— Так не бывает, что не работает ничего, кроме журналистики.

— Что-то работает. Работает все, что можно подчинить воле одного человека или нескольких единомышленников. Если есть человек, чьей воли достаточно, чтобы делать что-то хорошее, то у него что-то получается, но нет системы. Впрочем, это бесконечный разговор.

«Болеть у нас нельзя, болеть можно в другой стране. У нас нельзя учиться, потому что у нас нет образования. У нас нет ничего»

— Все-таки нет ли противоречия в самой постановке вопроса — оппозиционный глянец?

— В этом бизнесе существует всем понятная система взаимоотношений между рекламодателем и редакцией, которая существует и в Esquire. Когда журнал на две трети посвящен тому, что вокруг все ужасно, а потом в последней трети появляется огромное количество машин, красивых штанов и носков, то, в общем, становится чуть понятнее, откуда в этом журнале реклама. Это довольно банальные вещи. Я не могу похвастаться, что стою над миром консюмеризма, управляю человеческими душами и сам весь из себя такой незамутненный и незапятнанный. Это глянцевый журнал, он посвящен своей некоторой частью обслуживанию того самого консюмеристского общества, чьи интересы мне кажутся довольно глупыми, мерзкими, скучными и дурацкими. Тем не менее мы этим тоже занимаемся, платя тем самым некий оброк за возможность говорить еще о чем-то, кроме консюмеристского общества.

— Проблем с властью у вас не было?

— Нет. Омоновцы к нам не приезжали. Звонков страшных, утробным голосом на мой телефон, тоже не поступает. У издательского дома проблем с Esquire не было. У нас очень маленькое издание. Мы никому не нужны. Это такой маленький «жан-жаковский» междусобойчик.

— То есть вы реализуетесь, никто вам не мешает, конфликты у вас редкость. Жизнь удалась?

— Да-да. У нас все очень скучно и очень хорошо. Правда. Мы делаем то, что хотим. Если всем редакторам что-то нравится — значит, это хорошо, нужно и должно быть напечатано. Вот, например, редактор Голубовский уже много лет пытается напечатать самое длинное слово в мире — название какого-то белка, состоящее из названий тысяч аминокислот. 189919 букв. Но мне эта идея не нравится, и мы его не печатаем.

Интервью: Наталья Ростова

Социальные интернет-медиа. 2006

В разгар всемирного вебдванольного бума, через год после появления Flickr и YouTube, появляются принципиально новые русские медиа: Habrahabr пишет об интернете, Sports.ru — о спорте, Look At Me — о молодежной культуре, но на каждом из этих сайтов значительную часть контента обеспечивают сами пользователи, причем безвозмездно.

Денис Крючков

создатель habrahabr.ru

«Хабрахабр» — самое большое в Европе сообщество гиков. Проект был создан как попытка создать медиа, в котором каждый читатель мог бы быть репортером. До «Хабра» я занимался традиционной журналистикой, где движение одностороннее — от журналиста к читателю. «Хабрахабр» это опровергает: любой пользователь может быть источником информации. Создавался проект тяжело и трудно. Сначала это был микс традиционного СМИ и коллективного. У нас была редакция с журналистами, которые публиковали заметки, пользователи их читали, комментировали и публиковали свои — в специальном разделе сайта. Потом мы объединили сущности, и у всех пользователей появилась возможность публиковать тексты наравне с журналистами. Так мы пришли к нынешней модели.

В какой-то момент, когда «Хабрахабр» стал популярным, мы столкнулись с наплывом пользователей, которые не совсем понимали, о чем этот сайт. Мы ужесточили модерацию и стали прикладывать усилия в удержании изначальной тематической направленности. Нам и аудитории «Хабра» было не очень-то приятно читать посты о вышивании крестиком и покраске офисов. В основе сайта лежит карма — механизм, с помощью которого пользователи регулируют возможности друг друга. Карма позволяет выявлять наиболее интересных авторов и тех, кто создает шум. Редакторов в традиционным смысле на «Хабре» нет, вместо них работает автоматическая система, которая объясняет правила оформления текстов, изложения мыслей, орфографии, пунктуации. Недавно мы запустили ППА — программу поощрения авторов. Теперь, если пост набрал необходимое количество баллов, автор получает вознаграждение. Чем больше рейтинг поста — тем больше вознаграждение. С запуска программы 1 апреля мы выплатили авторам несколько сот тысяч рублей.

Дмитрий Навоша

руководитель проекта Sports.ru

С 1998 года сайт жил в растительном виде, это было хобби нескольких человек. В апреле 2007 года случился перезапуск, и тогда не предполагалось, что столько всего получится и случится. Мы, как люди, не до конца вырвавшиеся из бумажных стен, решили сделать интерактивную газету, потому что продолжали мыслить теми шаблонами. Тогда еще не подразумевалось сообщество — это была история про то, как люди смотрели на интернет до социальных сетей.

«Трибуна» скорее была придумана пользователями, чем нами. Мой способ строить интернет — смотреть, что делают пользователи, и подстраиваться. У нас с момента перезапуска образовалась группа пользователей, которые выкладывали тексты, и однажды они вдруг стали сообществом: начали свою жизнь выстраивать, группы. Социальный функционал мы начали делать в начале 2009 года. К тому моменту мы поняли, что сайт — не одностороннее вещание, а история про общение на тему спорта, потому что спорт — это эмоции, его круто с кем-то обсуждать. У нас на сайте 50 тысяч единиц пользовательского контента каждый день генерируется: комменты, микроблоги, посты. Пользователи взаимодействуют, фильтруют, лайкают, минусуют. Сейчас мы уже путаемся, где редакционное, а где пользовательское. Наше ноу-хау заключается в том, что мы поверили, что если смотреть за аудиторией, анализировать, вступать в общение — получается почти бесплатная фокус-группа.

Весь спорт не охватить редакционными усилиями — слишком большой объем информации. Мы никогда бы не смогли иметь своего корреспондента в Ангарске, которому важно рассказать о том, что там происходит с его любимым клубом «Ермак», — хоть это и интересно читать 500 людям.

Василий Эсманов

создатель lookatme.ru

Мы никогда не могли строиться от личности автора, потому что их был либо миллион, как пользователей на сайте, либо они были не самые лучшие. Ни один редактор не выдержал бы темпа, а те, кто выдержал бы, не разбирались в теме. Мы выбрали людей, которые что-то понимают, а писать — как-нибудь научим. У нас было много друзей, которым было не фиг делать. Которые не могли никуда писать, потому что они не подходили как стабильные журналисты, а говорить им хотелось. Для них мы сделали платформу. Первоначально это все функционировало как редакция, это был довольно близкий круг. Сайт начинал расти, туда начинали переть какие-то левые люди. Чтобы показывать пример, показывать направление, мы создали редакцию.

Мы работаем с фактами, у нас есть активные параметры: вышло что-то новое, что-то произошло. Мы пишем, что произошло, как произошло, как на это реагируют другие люди. Так устроена деловая журналистика. Люди не пишут, нравится им, что Вексельберг откроет музей, или не нравится. В этом наше кардинальное отличие от глянцевой прессы.

Мы писали про модную моду, модную музыку, про модный дизайн и арт. Мы не писали про то, что не модно. Театр — не модный, никогда не будет модным в ближайшие пятнадцать лет. Появилась хип-хопера «Копы в огне», мы про нее написали. Это наша тема. Разница между смыслом жизни и стилем жизни: мы про стиль жизни пишем, а не про смысл. Смысл жизни люди сами себе находят.

«Сноб». Октябрь 2008

Создатель «Коммерсанта» Владимир Яковлев на деньги Михаила Прохорова запускает новый проект. «Сноб» действует по яковлевским методам середины 90-х, предлагая журналистам зарплаты в несколько раз выше, чем в других редакциях. Яковлев вводит в русский язык термин global russians и обещает уничтожить русские медиа. «Сноб» становится самым скандальным медийным проектом нулевых.

Маша Гессен

заместитель главного редактора проекта «Сноб»

На работу в «Сноб» меня позвали как раз в тот день, весной 2008 года, когда Михаил Прохоров объявил, что он дает деньги на формирование новой компании, которая перевернет журналистскую профессию с ног на голову. В тот момент были понятны общие рамки проекта, и моей первой задачей было сложить их в единый портрет нашей аудитории. Было известно, что проект — для состоявшихся людей, было известно название «Сноб», и была задана надгеографичность. Термина «глобальный русский» тогда еще не было — его Володя Яковлев придумал чуть позже.

Картинка сложилась такая. Наш читатель, он же наш участник, — это человек, который посвятил последние 10–15 лет своей жизни собственному становлению, своему частному обустройству. Для кого-то это связано с зарабатыванием денег, для кого-то — с достижением творческих целей, для кого-то — с чисто профессиональным успехом, для кого-то еще с чем-то, но в общем в 90-е и начале нулевых огромное количество русскоязычных людей во всем мире занимались выстраиванием собственной идентичности. При этом процесс этот проходил параллельно у тех, кто уехал из России, и у тех, кто остался, потому что после развала СССР все мы должны были выстроить себя заново. Когда человек заканчивает процесс выстраивания идентичности, процесс возведения буквальных и фигуральных стен вокруг себя, он естественным образом хочет оглядеться по сторонам, выйти за пределы этих стен. И тут выясняется, что ему не хватает места — и инструментов — для разговора не об узкопрофессиональном, а о важном в жизни вообще.

Смысл всего проекта заключается в том, чтобы выстроить площадки для этого разговора о важном. Офлайн — это мероприятия проекта, лекции, публичные дискуссии. Онлайн — это полемика на сайте. И на бумаге это журнал, который является первым в России журналом категории general interest. То есть о жизни.

Собственно, за три года существования проекта в этой рамочной концепции ничего не изменилось. Изменились какие-то наши представления о том, как это делать. Пожалуй, главное, что изменилось, — это мое представление о том, как выглядит наше внутреннее устройство. Вначале я думала, что это будут такие концентрические круги: самый маленький — редакция, побольше — отобранные вручную первые участники, еще больше — подписчики, которые пришли, когда появилась такая возможность, самый большой — читатели, которые приходят на сайт или покупают журнал в рознице, но не считают себя участниками проекта. Теперь я представляю себе это скорее как диаграмму Венна: отдельные круги, части которых накладываются друг на друга и таким образом создают участки особого интереса — редакция, онлайновое сообщество, офлайновое сообщество, три отдельные сущности, которые находятся в постоянном взаимодействии.

Владимир Яковлев

главный редактор проекта «Сноб»

Есть еще две отличительные черты проекта, которые кажутся важными на нынешнем этапе. Одна из них заключается в том, что проект «Сноб» изначально создавался как международный в прямом смысле этого слова. Мы используем ту крайне редкую модель, когда подписчики по всему миру держат в руках один и тот же журнал с одними и теми же материалами. Надо понимать, что подавляющее большинство всех СМИ всегда были и остаются локальными. И даже те издания, которые давно распространились по миру, до сих пор занимаются созданием локальных редакций и написанием специальных текстов для читателей в разных странах. Мы пошли по другому пути. Та версия «Сноба», которую берет в руки читатель в Москве, не отличается от той, что видят наши читатели в Лондоне или Нью-Йорке: один и тот же контент предлагается людям, живущим в разных странах. Вторая важная штука связана с тем, что проект строится ровно по тому принципу, который мне хотелось воплотить еще при создании «Коммерсанта», а именно мы делаем СМИ, где мнение журналиста не превалирует над мнением участника проекта. Это, конечно, непростая задача, она требует ежедневной кропотливой работы как с читателями, так и с журналистами, но это один из базовых принципов проекта.

Реклама «Сноба» в Нью-Йорке

Борис Акимов

шеф-редактор, контент-директор, креативный директор проекта «Сноб» (2008–2010)

«Сноб» — это попытка сделать что-то новое и лучшее на русском языке. Соответственно, первое, что пришло в голову, — набрать самых лучших журналистов. Потом, правда, выяснилось: если даже собрать все золотые перья России вместе, не факт, что получится хороший продукт. Стали искать какие-то иные пути развития, и золотые перья одно за другим стали отваливаться. Свою роль сыграл и нескончаемый поиск формата, который, есть у меня подозрение, продолжается до сих пор.

Яковлев говорил, что журналисты должны получать много денег. Сколько точно, я уже сейчас не помню, но, произведя в уме несложное арифметическое действие, я подсчитал, что статья — ну большой такой фичер — будет стоить 3000–5000 долларов. И тут же понял, что мне это нравится. У меня есть товарищ Ким Белов, который однажды научил меня, как вести переговоры с будущим работодателем. Он объяснил, что когда ты идешь на новую работу и думаешь, какую бы зарплату попросить, нужно прикинуть в голове некие цифры. То есть зарплата у меня сейчас такая-то и хорошо было бы, если бы мне повысили ее на столько-то, а лучше на столько-то или еще побольше. Повышаешь в уме свою стоимость, повышаешь, пока в какой-то момент не говоришь про себя: «Да, бл…дь, ты ох…ел, что ли, совсем!» И ту цифру, на которой ты остановился, и нужно называть на переговорах. Надо сказать, что я воспользовался рекомендациями своего товарища Кима Белова на переговорах с Яковлевым. И вполне удачно. Есть такая метафора, что «Сноб» — это такой ковчег, в котором мы все пережили кризис. В этом смысле я «Снобу» очень благодарен.

«Дождь». 27 апреля 2010

Создатель радиостанции «Серебряный дождь» Наталья Синдеева и продюсер Вера Кричевская открывают интернет-телеканал «Дождь». Первые полгода «Дождь» в прямом эфире транслирует совещания сотрудников про то, какие делать передачи. Когда передачи появляются, многие из них тоже идут в прямом эфире — чего на российском телевидении нет почти нигде. «Дождь», который можно смотреть в основном в сети, постепенно становится символом нового телевидения. В апреле 2011-го на канал приходит президент Медведев.

Наталья Синдеева

генеральный директор канала «Дождь»

В 2007 году я приехала на телерынок во Франции, где встретила своих знакомых телепродюсеров, спросила у них, что они думают по поводу запуска нового телеканала. Те сказали, что сейчас отличное время. И дальше понеслось. Начали делать, но все на ощупь. В начале были понятны только три вещи в плане идеологии. Первое — обязателен прямой эфир: я вообще не понимала, как может быть по-другому, я же радийный человек. Второе — канал должен быть для людей, которые разочаровались в старом ТВ. Третье — совершенно открытое пространство, и внутреннее, и внешнее. Первой со мной начала заниматься каналом Оля Попкова. Благодаря ей я вообще на все это решилась, ей все рассказывала — мне нужен был человек, который скажет: «Да, давай попробуем». Потом появились исполнительный директор Оля Захарова, чтобы заниматься бухгалтерией, лицензиями, и Вера Кричевская, главный режиссер и продюсер. И так, вчетвером, мы довольно долго самостоятельно что-то придумывали, заказывали оборудование, оформляли технические задания. В команду набирали не телевизионных журналистов, а пишущих. Первых журналистов пригласил Леня Бершидский как консультант, внештатный главный редактор и тогда — редактор «Слона». Вообще у нас продюсеры выступают и как корреспонденты, и как редакторы — один человек и текст пишет, и видео монтирует, и снимает, и сам в эфире работает. Канал строился под ключ, поэтому мы прошли путь от начала до конца: буквально от установки кондиционеров и придумывания дизайна до формирования ТЗ для всех подрядчиков. В это время нельзя и некогда было заниматься творчеством. И вот когда технические службы сказали, что все готово, все настроено, можно включать и отдавать сигнал, захотелось что-то показывать, а контента не было. Я предложила показывать все — совещания, тексты, тренинги, кастинги. Так запуск канала превратился в реалити-шоу. «Дождь» сработал благодаря нашим горящим глазам, горящим сердцам, востребованному формату, искренности, открытости. Всем надоело форматированное телевидение. После визита Медведева нас перестали воспринимать как что-то молодое и маргинальное. Мы хотим максимально наращивать аудиторию. Сейчас ее оценить довольно сложно: в интернете нас смотрят около 700000 человек в месяц, по кабелю — около 3 миллионов домохозяек. Главное — срочно выйти на окупаемость.

Дмитрий Медведев на «Дожде»

Эпилог

Три версии того, что случилось с российской журналистикой за последние 23 года.

Сергей Пархоменко

главный редактор журнала «Итоги», в настоящее время — главный редактор «Вокруг света»

Русская журналистика находится в тяжелом состоянии. Прежде всего потому, что она в своей серьезной части — в том, что касается политической и экономической журналистики, — радикально проиграла в установлении системы отношений со своей «клиентурой», со своими источниками информации. Журналисты утратили право вести на равных диалог с той средой, с теми людьми, о которых они пишут, — с политиками, бизнесом. Российское сообщество журналистов охвачено инстинктами покорности, подчиненности — и прежде всего простой трусостью. Достаточно часто этим людям ничего не надо приказывать, ничего не надо запрещать. Они сами «поступят благоразумно». В результате перед нами проходит череда внешне вполне преуспевающих, а в сущности — раздавленных людей, которые совершают чудовищные вещи, ваяют жуткие репортажи, снимают кошмарные пропагандистские фильмы, с каменными лицами ведут информационные программы, лживые от первого до последнего слова. Хочется спросить их: «Зачем вы это делаете? Вас что, бьют, что ли? Вас кто-нибудь заставляет?»

Мы все уже однажды побывали в ситуации, когда людям даром досталась свобода слова, а потом они легко ее отдали. Прошло время, и выяснилось, что есть вещи, которые без этих странных и вроде бы не очень нужных ценностей и инструментов просто-напросто не работают. Нельзя без них «договориться с начальством». Нельзя уговорить власть, чтобы суд честно судил. Нельзя попросить, чтобы не перекрывали полгорода, когда проезжает большой начальник. Для этого нужна пресса, которая будет описывать это, показывать во всей красе, высмеивать, обвинять, скандалить. Без нее не получится. Постепенно люди начинают вспоминать, что тут «что-то раньше было и куда-то делось». Пока это принимает какие-то смешные формы. Вот, скажем, «выведите меня в топ» — что это значит? Это значит «сделайте мой случай публичным», сообщите об этом, предайте его гласности. Так ведь для этого и нужна свободная пресса — это она и есть самый быстрый и эффективный способ «выведения в топ» любой информации, которая важна обществу. Профессионал берет важный для публики факт и делает его достоянием общественности. Это и есть журналист, правда ведь?

Игорь Шулинский

главный редактор журнала «Птюч», в настоящее время — главный редактор журнала Time Out

Время, когда мы делали «Птюч», было прекрасным — но мы им не воспользовались. Страна превратилась в говно, а в говне делать нечего. Новое поколение пытается, но все, что оно может выжать из себя, — это Look At Me. Все, что могут делать эти люди, — пойти танцевать в «Солянку» или записать альбом в духе Panda Bear. Удивительно же: Муджус, лучший на сегодняшний день электронный поп-проект, поет шепотом. Это вообще важная метафора: они все поют шепотом — то ли под Цоя подделываясь, то ли под Моби. Такая ситуация, думаю, еще в Сирии и в Египте. Больше нигде.

Александр Тимофеевский

внутренний критик «Коммерсанта», в настоящее время не работает в медиа

В «Коммерсанте» мы долгие годы на разные лады защищали частное лицо. Но к концу девяностых годов оно больше не нуждалось в защите. Оно вполне в этой жизни освоилось и очень комфортно в ней расположилось. Все вдруг стало подчиняться ему, беспрерывно потребляющему и чистящему после еды рот. На него работают, за ним ухаживают, ищут его внимания. Щетка мягкая, полужесткая, жесткая. Щетка электрическая и ультразвуковая. Делаем возвратно-поступательные и вращательные движения. Щетка для языка компакт, удаляет бактериальный налет. Как, ее у вас нет? Немедленно купите! И странно спрашивать: внученька, внученька, почему у тебя такие большие зубы?

Потому. Те базовые культурные ценности, которые к частному лицу не имеют отношения, были им слопаны. Они исчезли, растворились, их не стало. И нам ли жаловаться, нам ли сетовать и рыдать? Мир радостного идиотического потребления был вымечтан и создан нами. Мы ему присягнули, мы над ним вздыхали, мы его заслужили.

Теги

Над материалом работали: Дарья Гаврилова, Михаил Калужский, Олег Кашин/«Коммерсант», Наталья Ростова

Александр Горбачев