Ду́ля (кукиш, фига, шиш) — традиционная форма выражения отказа в форме грубого жеста, обозначающего насмешку, презрение, а иногда и желание унизить оппонента. Дуля имеет форму кулака с большим пальцем, просунутым между указательным и средним (в особых случаях место может меняться или принимать вид двойной дули). Слово «дуля» в русском языке могут использоваться и отдельно, для обозначения некоей ситуации прямого отказа, например: «вот тебе дуля!», «дулю тебе с маслом, а не проценты!» или констатации отсутствия некоего предмета: «дуля вместо славы». Все эти выражения широко применяются в разговорной речи, зачастую не сопровождаясь соответствующим жестом.
Дуля — коитальный жест, изначально символизирующий совокупление и имеющий, таким образом, обсценную семантику. В связи с этим дуля употреблялась в древности на Руси как защитный жест для отпугивания нечистой силы, которая при этом якобы отступала как существо бесполое. Древние римляне использовали дулю как фаллический символ, в том числе, и в виде амулета.
— Даниил Хармс, «Неделя ― в кратце духа путь», 1929
И авва, взяв сухую дулю,
Тихонько дул на кожуру.
И чудо, дуля, как хомяк,
От зимней дрёмы воскресала...[3]
— Николай Клюев, «Преподобие отче Елиазаре, моли Бога о нас!..», 1934
...в начале никому не мерещилось, что племяннику достанется то, что законом сулилось сыну короля Гафона, принцу Адульфу. Народное, совершенно непристойное, прозвище которого (основанное на счастливом созвучии) приходится скромно перевести так: принц Дуля.[4]
— Бачишь, що це такэ? Це — дуля. Ось тоби моя видповидь! А по̀кы — до побачення, мени треба працюваты. Бувай здоров![6]
— Михаил Шолохов, «Поднятая целина» (книга вторая), 1960
А вот как быть с выражением «фиг тебе»? Во-первых, фигу, она же дуля, она же кукиш, надлежало самым решительным образом отмежевать от плодов фигового дерева...
Таким образом, реализуя свои суеверные представления, человек прежде всего узнает о предстоящем ему в будущем, затем испытывает негативные или позитивные эмоциональные переживания по поводу ожидаемых событий, и, наконец, осуществляет поступки, направленные либо на защиту от неприятностей и невезения, либо на приближение, исполнение желаемого. К защитным действиям можно отнести такие, как скрещивание пальцев, ношение булавок на одежде, складывание дули из пальцев в кармане и т. п.[10]
— Юлия Саенко, «Суеверия современных студентов», 2004
Здесь, тут, там стало раздаваться:
― Вы знаете, мистер Абрамсон, что я вам скажу? Великий Качалов тоже из наших. Или:
― Ой, мистер Шапиро, вы что думаете? Вы думаете, что знаменитый Качалов гой? Дуля с маком! Он Швырубович. Да-с, Швы-ру-бович!
― Боже мой! Ой, Боже мой! Или:
― Как, вы этого не знаете, мистер Коган? Вы не знаете, что этот гениальный артист Качалов экс нострис?[5]
И у них элеватор ― все как на ладони. Лейтенант говорит: когда наступление будет, нас штрафниками заменят. Коли отсюда идти, Савур-могила ― черный гроб.
― А где этот элеватор?
― Близко. Сейчас не видать ни хрена. Торчит дуля, и никак ее не сшибить. И бомбили, и тяжелой били ― как заговоренный. В блиндаже меня встретили без особого восторга. Солдат наша деятельность раздражает. Они считают, что это пустая трата времени и сил, дешевая игра людей, которые не хотят воевать по-настоящему.[9]
Да я Власа Дорошевича читала уже тогда, когда эти маркетологи с пиарщиками комбинации из трёх пальцев (в одесском языке ― дуля, в русском ― кукиш или фига, хотя где сейчас дуля не дуля?) своим родителям из колыбельки показывали.[11]
― Ну вот, эти дамочки ― по-нашему женщины деревенские, вдовы ― и начали наших брать на поруки. Сначала выбирали молодцеватых, в ихнем вкусе.
― Чтобы породу не портить.
― Совершенно верно. Носы наши очень им не нравились. Иной мужик ― кровь с молоком, а нос ― леший его знает что, а не нос: у иного ― дуля, у иного пипкой, одни ноздри. Мы смекнули, стали в носах разбираться. Одному оттягивали, ― ничего не вышло. Уставится дамочка на такой нос и не доверяет.[1]
Нынешний король (в прошедшем обозначим его по-шахматному) приходился старику племянником, и в начале никому не мерещилось, что племяннику достанется то, что законом сулилось сыну короля Гафона, принцу Адульфу. Народное, совершенно непристойное, прозвище которого (основанное на счастливом созвучии) приходится скромно перевести так: принц Дуля. <...> Кроме того, ― и это особенно печалило светлые умы, ― принц Дуля среди простого народа и мещанства (различие между которыми было так зыбко, что постоянно можно было наблюдать весьма загадочное возвращение обеспеченного сына лавочника к скромному мужицкому промыслу его деда) пользовался какой-то пакостной популярностью. Здоровый смех, неизменно сопровождавший разговоры о его проказах, препятствовал их осуждению: маска смеха прилипала к устам, и эту минуту одобрения уже нельзя было отличить от одобрения истинного. Чем гаже развлекался принц, тем гуще крякали, тем молодцеватее и восторженнее хряпали по сосновым стволам красными кулаками.[4]
Очевидно, Поляница решил положить конец никчемному, с его точки зрения, разговору. Он уже не улыбался. Пальцы его правой руки, безвольно лежавшей на столе, слегка пошевелились и медленно сложились в кукиш. Указывая на него глазами, Поляница бодро проговорил почему-то на своем родном языке:
— Бачишь, що це такэ? Це — дуля. Ось тоби моя видповидь! А по̀кы — до побачення, мени треба працюваты. Бувай здоров!
Давыдов усмехнулся:
— Чудаковатый ты спорщик, как посмотрю я на тебя… Неужели слов тебе не хватает, что ты, как базарная баба, мне кукиш показываешь? Это, братишечка, не доказательство! Что же, из-за этого несчастного сена прокурору на тебя жаловаться прикажешь?
— Жалуйся кому хочешь, пожалуйста! Хочешь — прокурору, хочешь — в райком, а сено я не верну и землю не отдам, так и имей в виду, — снова переходя на русский язык, ответил Поляница.[6]
— Михаил Шолохов, «Поднятая целина» (книга вторая), 1960
Но все это было еще полбеды, и не так уж, в конце концов, трудно было объяснить японцу, что «банан» на жаргоне школьников означает «двойку как отметку, в скобках, оценку», а «забойный» означает всего-навсего «сногсшибательный» в смысле «великолепный». А вот как быть с выражением «фиг тебе»? Во-первых, фигу, она же дуля, она же кукиш, надлежало самым решительным образом отмежевать от плодов фигового дерева, дабы не подумал Таками, что слова «фиг тебе» означают «подношу тебе в подарок спелую, сладкую фигу». А во-вторых, фига, она же дуля, она же кукиш, означает для японца нечто иное, нежели для европейца или, по крайней мере, для русского. Этой несложной фигурой из трех пальцев в Японии когда-то пользовались уличные дамы, выражая готовность обслужить клиента…
Молился двум богам: католикам и православию. Его спрашивают: отчего молишься двум богам? Он отвечал: «Хоть один да поможет». Сидел полгода в тюрьме. Ехал помещик мимо кузни и говорит: «Быдло, смени колесо в карете». Отец был мастер. Скоро выковал дулю и приделал к дверце кареты. И когда дама открывала дверцу, то дуля ей в нос. Просидел полгода в тюрьме и вышел весьма довольный.[7]
― Тогда что же у тебя?
― Картошка, квасоля да так разное.
― Ну, может, дерево какое приметное?
― Дерев много. По берегу растут.
― Ну а еще что?
― А ещё ― дуля у меня.
― Груша, что ли?
― Ага, ― закивала Ульяна. ― Грушка, грушка на огороде. Уже падать начала. Приедем ― покушаете…
― Фу ты!.. ― поморщился Куприяныч. ― Ты дело говори...[8]
Неделя ― стала нами делима
неделя ― дней значёк пяти
неделя ― великана дуля
неделя ― в путь летит как пуля. Ура ― короткая неделя
ты всё утратила!
И теперь можно приступать
к следующему разрушению.[2]
— Даниил Хармс, «Неделя ― в кратце духа путь», 1929
«Ну, подплывай, мой ёрш, к окну!
Я покажу тебе цветулю!..» ―
И авва, взяв сухую дулю,
Тихонько дул на кожуру.
И чудо, дуля, как хомяк,
От зимней дрёмы воскресала,
Рождала листья, цвет, кору
И деревцом в ручей проталый
Гляделася в слюдяный мрак.
Меж тем, как вечной жизни знак,
В дупёльце пестрая синичка,
Сложив янтарное яичко,
Звенела бисерным органцем…
Обожжен страхом и румянцем,
Я целовал у старца ряску
И преподобный локоток.[3]
— Николай Клюев, «Преподобие отче Елиазаре, моли Бога о нас!..», 1934
Дымник ржавый упал, и кирпич прогорел изнутри,
и над крышей железной унылая выросла дуля.
И уже не садились погреться на край сизари,
не стучали крылом и не пели свое гуля-гуля.
.svg){kind=logo}
